Многие правые движения сегодня консервативны, но не тоталитарны, поскольку они отрицают неолиберальную глобализацию, то есть современную форму тоталитаризма. Это консервативная реакция на современный тоталитаризм. Мы должны знать об этом, когда боремся с постфашизмом, правым популизмом и другими формами радикальных правых. Так же, как мы не можем бороться с современным тоталитаризмом от имени национализма или консерватизма, мы не можем объединяться с неолибералами в борьбе против постфашизма.
Как историк, много занимавшийся этой темой, вы могли бы для начала
рассказать историю термина “тоталитаризм”? Несмотря на то, что он возник на
почве ужасов европейской истории 20-го века, в последнее время он широко
используется в контексте нового витка антикоммунизма и антиисламизма.
На
протяжении ста лет своего существования тоталитаризм прошел через несколько
разных стадий, которые теперь, при взгляде в прошлое, складываются в очень
противоречивую картину. В 20-х годах этот термин придумали итальянские антифашисты,
осуждающие политический режим Муссолини. Но очень скоро его присвоили сами
фашисты, провозгласив, что их цель – построить “тотальное государство”.
Таким
образом, он использовался, как фашистами, так и антифашистами, и в зависимости
от контекста его коннотации менялись от положительных к отрицательным. В
следующем десятилетии, с приходом к власти Сталина в СССР и Гитлера в Германии,
границы между его отрицательными и положительными значениями стали размываться.
А в 1939 году, после заключения между СССР и Германией пакта о ненападении,
Гитлер и Сталин предстали как равнозначные диктаторы, что утвердило единое
значение “тоталитаризма”. Можно сказать, что это был его золотой век, однако он
и стал первым шагом на пути к Холодной войне, когда концепт тоталитаризма
сделался инструментом осуждения СССР как врага “свободного мира”. Начиная с
этого момента, тоталитаризм стал выполнять для Запада апологетическую роль
иммунитета против любой критики. Все критики внешней политики США, во время
Холодной войны, автоматически записывались в сообщники “тоталитарного
противника”. Под давлением маккартизма “антитоталитаризм” практически
превратился в тоталитарную идеологию. Эта идея отходит на задний план в 60-70-е
годы. Его возрождение началось сразу после терактов 11 сентября 2001-го года,
тогда его впервые применили к исламскому фундаментализму.
В
целом, даже если его содержание за всю историю своего существование и
претерпело множество изменений, он всё равно указывает на противников Запада. А
это неизбежно подразумевает искаженный взгляд на историю насилия в двадцатом
веке: перед преступлениями тоталитаризма – геноцидом и концентрационными
лагерями — западное насилие узаконивается или сводится к “сопутствующему
ущербу”. Конечно, существует множество теорий тоталитаризма, некоторые из
которых интересны, но наиболее чаще всего термин используется апологетически
(чтобы оправдать Запад).
Существовали
значительные национальные различия, в том как термин воспринимался во Франции,
например, похоже что до публикации в 1973 году книги Солженицына о ГУЛАГе,
речь о тоталитаризме заходила не часто. Является ли тоталитаризм именно
западным феноменом или концептом?
В свете
своей интеллектуальной истории, несмотря на серьезные изменения, тоталитаризм
это исключительно западная идея. Он имеет, в том числе, и геополитический
аспект. В некоторых средиземноморских странах, таких, как Италия, Греция или
Франция, где коммунистические партии играли главенствующую роль в Движении
Сопротивления, в послевоенные годы идея тоталитаризма вызывала серьезные
подозрения. Нелегко было изображать политиков, которые борются против
фашистской и нацистской диктатуры как “тоталитарных”. Как убедительно доказал
Михаэль Кристоферсон, весьма неоднозначная рецепция “Архипелага ГУЛАГа” во
Франции помешала подъему Объединенных Левых.
В некоторых
западных страны дебаты о тоталитаризме совпали с “кризисом марксизма”, и в
результате, значительная часть левой интеллигенции обратилась к либерализму,
даже к антикоммунистическому консерватизму. Наиболее ярко это видно на
примере французских “новых философов”. Консервативная революция 80-х скрывалась
в обличии антитоталитаризма и “прав человека”.
Как
далеко можно зайти в поисках истоков идеи тоталитаризма? К примеру, Поппер
видит исток тоталитаризма уже в Платоне, в то время как Хоркхаймер и Адорно
находят в Просвещении с его увлечением индустриальной техникой.
Я очень
скептически отношусь к попперовской теории тоталитаризма: философская
генеалогия в книге “Открытое общество и его враги”, где он выстраивает
эволюционную линию от Платона до Гитлера, через Гегеля и Маркса, преследовал
очень простую цель: представление тоталитаризма и либерализма, как вневременных
категорий, изначально присущих человечеству. Попперовская теория тоталитаризма
была философской версией западной стратегии иммунизации, о которой я говорил
выше. Взгляд Хоркхаймера и Адорно на нацизм поставил под сомнения всю историю
Западной цивилизации, обратив внимание на другую историческую линию от
античности до двадцатого века. В “Диалектике Просвещения” они заимствуют нечто
вроде гегелевской телеологии, считавшей тоталитаризм триумфом абсолютного
разума: переход от свободного разума к рациональному. У этой теории
большой критический потенциал. Как мы помним, антифашизм рассматривал
национал-социализм как разрушение цивилизации, возвращение к варварству, и
считал движение Сопротивления реваншем Просвещения. Кроме того, они считали
тоталитаризм закономерным, заняв позицию пассивной критики, избегая каких-либо
политических обязательств (в этом случае стоит отделять их от других
представителей франкфуртской школы, Маркузе и Беньямина).
“Истоки
тоталитаризма” Ханны Арендт, впервые опубликованная в 1951 году, вновь обрела
популярность. В январе 2017, во время инаугурации Трампа, она была практически
полностью распродана на Amazon. Говоря о нацизме и сталинизме, Арендт стремится
понять тоталитаризм, как оригинальную форму диктатуры, венцом которой
становятся концентрационные лагеря и лагеря смерти. Актуально ли ее
мнение для понимания современных политических процессов?
Когда Арендт
писала свою книгу, во время и сразу после окончания Второй Мировой войны, и
национал-социализм, и сталинизм были актуальными политическими явлениями.
Арендт не была историком, с исторической точки зрения ее книга полна проблем:
она не проводит четкой грани между концентрационными лагерями и лагерями
смерти, она говорит о генеалогии тоталитаризма-антисемитизма, колониализме,
общих принципах – это не история сталинизма и проч. Однако, она подчеркивает
новизну тоталитаризма в истории: в двадцатом веке возникла новая система
власти, целью которой было уничтожение политики, как разнообразия
человеческого бытия. Иными словами, тоталитаризм – это попытка построить
монолитное общество, в котором устранена любая форма плюрализма. По мнению
Арендт, политика не онтологическая категория: это пространство взаимодействия,
где люди разных политических убеждений существуют на равных. Мне кажется, что
ее определение тоталитаризма, как уничтожения политики, заслуживает большого
внимания. Понимаемый таким образом, тоталитаризм, тотальная система,
подавляющая государственная власть, противостоит также и коммунизму, с его
бесклассовым обществом свободных и равных людей.
Понятно,
что исторический и социально-политический контексты важны для лучшего понимания
тоталитаризма. Однако, могли бы вы обозначить основные черты тоталитаризма?
Есть ли возможность, что концепция идеального типа может иметь ценность хотя бы
в исследовательских целях?
Многие
ученые пытались сконструировать “идеальный” тоталитаризм. По мнению Карла
Фридриха и Збигнева Бжезинского, авторов успешного теоретического определения,
сделанного в 1950-х годах, тоталитарная система состоит из разных элементов,
коррелирующих между собой: подавление конституционных прав, упразднение
плюрализма и представительной демократии, однопартийная система, харизматичный
лидер, официальная идеология, и концентрационные лагеря. Такой тип
тоталитаризма может характеризовать как фашизм, так и сталинизм. Если принять
определение тоталитаризма Арендт, как системы, разрушающей политику, мы должны
признать, что она не всегда превращается в такой “идеальный тип”. Таким
образом, тоталитаризм не должен сводиться только к своим формам в двадцатом
веке. Мир, где человеческие отношения становятся товаром, где рынок – это
универсальная антропологическая модель, и люди не могут помыслить себя вне
индивидуализма и конкуренции: этот мир тоже тоталитарен. Возникает новая,
парадоксальная форма неолиберального тоталитаризма, скрывающегося под маской
антитоталитаризма (рынок и индивидуализм как символы свободы против расового и
классового коллективизма).
Немецкая
консервативная революция, последовавшая за Первой Мировой Войной, которая, как
и другие консервативные движения того времени стремилась остановить подъем
коммунизма и либерализма, исчезла после Второй Мировой Войны. А как вы
объясните сегодняшнюю новую волну консерватизма и национализма одновременно с
агрессивным антикоммунизмом, по крайней мере в Европе и Штатах?
В начале
двадцатого века немецкую “консервативную революцию” представляет из себя то,
что Исайя Берлин и Зеев Стернхелл называли это контрпросвещением. Эти тенденции
стали неактуальны, но в конце двадцатого века появилась новая форма
неоконсерватизма, который поднял рынок, индивидуализм и капитализм против
коммунистической революции и послевоенных эгалитарных фантазий. Многие правые
движения сегодня консервативны, но не тоталитарны, поскольку они отрицают
неолиберальную глобализацию, то есть современную форму тоталитаризма. Это
консервативная реакция на современный тоталитаризм. Мы должны знать об этом,
когда боремся с постфашизмом, правым популизмом и другими формами радикальных
правых. Так же, как мы не можем бороться с современным тоталитаризмом от имени
национализма или консерватизма, мы не можем объединяться с неолибералами в
борьбе против постфашизма.
Большую
часть двадцатого века антифашизм отождествлялся с борьбой за мир. Однако сейчас
либеральный антитоталитаризм склонен описывать активистские движения против
возрастающего правого экстремизма, как недиалектические и авторитарные.
Насколько актуален антифашизм в сегодняшней политике?
Я не
отождествляю антифашизм с пацифизмом. В конце 30-х, особенно после Мюнхенской
конференции в 1938 году, пацифизм означал капитуляцию перед лицом фашизма, и во
время Второй Мировой Войны многие пацифисты стали коллаборационистами. После
1941 года антифашизм стал отождествляться с вооруженной борьбой против
нацистской оккупации Европы. Сегодня насилие, как способ борьбы, все более
популярно среди таких движений как BLM или палестинское сопротивление в Газе.
По-моему, оппозиции США и Западу в войне на Ближнем востоке не стоит увлекаться
пацифизмом, лучше бороться против оккупации и колониализма во имя свободы. Быть
“пацифистом” в Сирии — бессмысленно. Если рассматривать демократию как
историческое завоевание, а не пустую структуру – способ организации власти
большинства – то многие страны, пережившие фашизм, не должны соглашаться с тем,
что Хабермас описал как анти-антифашистскую концепцию демократии.
В
89-м году вместе с Берлинской стеной рухнула вся картина мира. Западная
либеральная демократия представлялась всемирной. Сегодня, в год столетия
русской революции, и после революционных волн, прошедших по миру в последние
годы, можно ли говорить, что ее влияние действительно может быть всесильным?
Чтобы
спасти русскую революцию, нужно вытащить ее из-под глубоких завалов сталинизма
и антикоммунизма. Это работа скорби по всем проигравшим революциям двадцатого
века. Это историческое поражение объясняет особенности новых
антикапиталистических движений ( Оккупай Уолл-стрит, Гези Парк, “Ночь на
ногах”), которые появились на Западе, а также особенности революционной волны в
арабских странах. Эти движения вряд ли вписываются в рамки исторической
преемственности и не претендуют на наследие Октябрьской революции. Они
сформировались самостоятельно. Конечно, их свобода внушает надежду, но в тоже
время, их эфемерный характер является серьезным препятствием для развития. Я не
думаю, что они смогут выстроить что-то долговечное без “проработки” опыта
предшествующих им коммунистов. Для этого необходимо, в том числе, отказаться от
представлений об “антитоталитаризме”, унаследованных от неоконсервативной
реставрации 80-х .
Перевела Елизавета Смирнова
Впервые опубликовано здесь
Комментариев нет:
Отправить комментарий