В момент пятидесятилетнего юбилея 1968-го может показаться, что его господствующий "дух" не значит ничего другого, кроме капитуляции, лицемерно предъявляющей себя в качестве победы. Однако такое пессимистичное положение дел все-таки не может быть основной для окончательного вердикта. В конце концов, избавление от иллюзий – это не потеря, а приобретение.
Нынешнее
пятидесятилетие событий 1968, кажется, вызывает не так много эмоций. Конечно,
речь не идет об академическом или культурном интересе – деполитизированный
"дух" 68-го по-прежнему вдохновляет художественные выставки или
исторические конференции, обнаруживая, однако, полное бессилие в сфере
политики. Призрак этой революции, в отличие от других великих революций
прошлого, не оживает в борьбе современников, а ее наследие выглядит не только
невостребованным, но даже постыдным. Для западных элит 1968 сегодня больше
служит точкой консенсуса, чем поводом для беспокойства. Ведь как ничто другое,
это событие подтверждает старую консервативную истину: вопреки наивному
самомнению, революция в конечном итоге лишь укрепляет то, против чего была
направлена.
Вместо того, чтобы покончить с
капитализмом, 1968 вдохнул в него новые силы, изобретательность, энергию
индивидуального бунта. Современное идеологическое оправдание рынка, успешно
освоив риторику молодежных протестов пятидесятилетней давности, яростно атакует
предсказуемость и повседневность настоящего ради творческого освоения будущего.
Еще в своей известной книге "Новый дух капитализма" французские
социологи Болтански и Кьяпелло с беспощадной убедительностью показали, как эта
радикальная критика системы стала средством ее обновления. Бунт против
послевоенного бюрократизированного капитализма 1960-х обернулся торжеством
неолиберального "мира проектов", основанного на дерегуляции рынков и
приватизации общественной сферы. Дух протеста превратился в новый
"дух" еще более бездушных порядков.
На
протяжении последних десятилетий мы продолжаем безучастно наблюдать
фантасмагорическую картину обращения каждой из ценностей 68-го в свою
противоположность: "освобождение личности" означает теперь лишь
безудержное стремление к индивидуальному успеху, а творческое преображение
жизни – "креативность" в качестве самого ходового товара. Само
понятие революции оказалось пустым, лишенным какого-либо содержательного
социального изменения, и свелось к политической технологии продвижения всего,
что стремится преподнести себя дезориентированному избирателю в качестве
"нового" (достаточно вспомнить недавние электоральные
"революции" Обамы или Макрона). Из мрачной фигуры, стоящей на пути
молодости и воображения, предприниматель превратился в бунтаря наших дней,
мечтателя и утописта, воплощенной в Марке Цукерберге или Павле Дурове.
Для "новых левых" из далекого
68-го "освобождение сознания" было ничем иным, как освобождением
жизни от поработившей ее силы отчужденного общества. Бросая вызов всесильным
"обстоятельствам", определяющим существование каждого, человек сам
перестает быть их частью. Практический революционер должен не просто решительно
действовать, но прежде всего, пережить опыт "освобождения от
иллюзий", как бы взглянуть на мир заново, чтобы наконец перестать
бессознательно соучаствовать в его воспроизводстве. Западные "новые
левые" предлагали широкий выбор подобных освобождающих сознание практик –
от участия в партизанской борьбе до неотчужденного
"психогеографического" исследования городских пространств, от
коллективного самообразования, отвергающего университетские иерархии до
экспериментов с ЛСД.
Даже на
последнем, наиболее уязвимом для критики, примере, можно ясно проследить
трансформацию стратегии сопротивления реальности в стратегию примирения с ней.
Речь идет о "микродозах" – ежедневном регулируемом употреблении
незначительного количества наркотиков, получившим сейчас массовое
распространение среди креативных обитателей Силиконовой долины. Микродозы стали
не просто "мягким" вариантом первоначального смысла употребления
наркотика, но принципиально изменили его значение. Прирученное ЛСД не меняет отношения
с миром, но помогает в его наличном состоянии повышать индивидуальную
конкурентоспособность.
Современная
легализация марихуаны в Америке, употребление которой прежде рассматривалось
как вызов и прочно ассоциировалась с 1960-ми и движением хиппи, внешне также
выглядит как еще одна убедительная победа "освобожденного" сознания
над репрессивным пуританским консерватизмом. Однако парадоксальным образом,
легализация марихуаны сегодня представляется как реализация традиционных
американских ценностей свободного рынка и личной ответственности потребителя, и
в этом смысле оно мало отличается, например, от аргументов в свободные продажи
оружия или табака.
Вообще, концепция "микродозы"
может быть использована как метафора всего, что происходит с большинством "освободительных"
идей 1960-х. Например, борьба меньшинств за признание, которая была неразрывно
связана с требованием социального и политического прогресса общества в целом, в
своем "микродозированном" виде превратилась в формальное и лицемерное
утверждение правил "политической корректности". Вместо того,
разрушить созданные системой границы между "большинством" и
"меньшинством", "политическая корректность" лишь укрепила
их, превратив владение "корректным", не-репрессивным языком в
привилегию меньшинства образованных и просвещенных граждан. В мир
"освобожденного сознания", как выяснилось, пустили далеко не всех.
Революция как будто свершилась в университетах и культурной сфере, но полностью
обошла стороной низшие классы.
Именно культурные различия, укрепленные
"микродозированным" духом 1968, дали возможность сегодняшним
европейским правым популистам от имени народа атаковать мультикультурализм и
политкорректность. Ведь эти понятия теперь не несут ничего, кроме оправдания
существующего положения вещей, которое вызывает растущее недовольство снизу.
Несмотря
на то, что глобальный 1968 практически не оставил следов в актуальном
российском контексте, его нормализующую роль вполне успешно заменяет
ностальгический культ хрущевской Оттепели, заполнивший наше культурное
пространство. В этом современном мифе об Оттепели образуется парадоксальное
единство антисоветского (модернизма, внутренней свободы, космополитизма,
антисталинизма и торжества индивидуальности) и советского (полет Гагарина,
внешнеполитическое могущество). Современное российское государство выступает
как бы носителем этого синтеза, создающим возможности комфортного
сосуществования "патриотического большинства" и образованных классов.
Примиряющий миф об Оттепели также
культивирует потаенную мечту либеральной интеллигенции об изменении общества,
которое носит не политический, но природный, биологический характер. Переход от
ужасов сталинизма в царство молодости и свободы (каким в многочисленных
современных фильмах или выставках представляются советские 60-е) происходит
естественным путем – так же, как на смену одному поколению приходит другое, а
за зимой приходит весна.
Сейчас, в момент пятидесятилетнего юбилея
1968-го может показаться, что его господствующий "дух" не значит
ничего другого, кроме капитуляции, лицемерно предъявляющей себя в качестве
победы. Однако такое пессимистичное положение дел все-таки не может быть
основной для окончательного вердикта. Наследие глобального 1968-го – от Парижа
до Варшавы, от Праги до Исламабада, от Рима до Мехико – относится к тем
революциям, о последствиях которых слишком рано судить. Но для того, чтобы
вытесненная традиция подлинной революции 68-го – традиция борьбы против
конформистского подчинения человеческой жизни миражам "успеха" и
"производительности" – стала частью опыта нового поколения,
необходимо принять трагизм ее исторического поражения. В конце концов,
избавление от иллюзий – это не потеря, а приобретение.
Комментариев нет:
Отправить комментарий