Сексуально окрашенные
нападения на женщин во время демонстраций, приуроченных ко второй годовщине
революции в Египте, не служат простым выражением патриархального, презирающего
женщин общества. Вместе с нападением на сексуальную независимость женщин
преступники покусились на суть революции. Ибо два года назад речь шла не только
о свержении диктатора и о демократических выборах в парламент и правительство.
В сущности, речь шла о борьбе против патриархальных структур арабского
общества.
Сексуально окрашенные
нападения на женщин во время демонстраций, приуроченных ко второй годовщине
революции в Египте, не служат простым выражением патриархального, презирающего
женщин общества. Вместе с нападением на сексуальную независимость женщин
преступники покусились на суть революции. Ибо два года назад речь шла не только
о свержении диктатора и о демократических выборах в парламент и правительство.
В сущности, речь шла о борьбе против патриархальных структур арабского
общества. Хосни Мубарак должен был быть свергнут как политический отец. Но
точно так же гнев революционеров был направлен и против множества маленьких
Мубараков и, в конечном итоге, против позиции отца в семье. Женщины, непосредственно
участвовавшие в революции, даже если их было и меньше, чем мужчин, воплощали
собой этот протест. То, что они вообще существуют, что оставались по ночам на
улицах, иногда даже не ночевали дома, это — фундаментальное нападение на основы
старой системы.
При этом трудно сказать, что следует понимать
под «старой системой»: Братьев-мусульман, представителей армии или остатки
старого режима. Предположительно, от всего понемногу, но, в конце концов, всех,
кому свержение старого режима внушает страх, и которые осознанно или интуитивно
нападают там, где этот старый порядок разрушается самым очевидным образом.
Поэтому вопрос, нанимаются ли в Египте намеренно мужчины, чтобы они нападали на
женщин, или они собираются спонтанно, играет, скорее, роль второстепенную.
Оспоренное место
женщины
25-го февраля в
последующие дни в Кайро во время протестов десятки женщин были окружены толпами
мужчин, были раздеты и ощупаны. Сцены, описываемые потерпевшими, среди них
несколько активисток организации «Opantish» (Operation
Anti-Sexual-Harassement), заставляют предположить, что нападающие действовали
прицельно. Об этом говорит скоординированность, с которой десятки, а в
некоторых случаях — сотни мужчин смыкали круг вокруг жертв и решительно
оборонялись от желающих помочь женщинам. Эти события допускают вывод, что эти
мужчины были наняты. Но и стоящие вокруг, кто, казалось бы, с изнасилованиями
ничего общего не имел, не вмешались. Нужно задаться вопросом, рассматривали ли
они нападения как нечто само собой разумеющееся или даже как оправданные
действия, чтобы «снова указать женщинам на из место», как предполагает Марго
Бадран в Ahram Online.
Тем временем, женщины
арабского мира отчётливо ставят это место под вопрос — и ни в коем случае
только тем, что ходят на демонстрации. Борьба за сексуальное самоопределение
началась не только в странах арабской революции. Радикальные феминистки открыто
критикуют культуру и религию этих стран и расшатывают тем самым общественную
систему куда более сильно, чем любая оппозиционная партия и Чёрный блок.
В ноябре 2011- го года
двадцатилетняя египетская революционерка Алия Махди опубликовала своё
обнажённое фото в своём блоге. Этим она спровоцировала общественный скандал. Не
только исламисты и исламистски обзывали её «дьяволом» и грозили ей смертью,
левые активисты тоже отстранились от неё. Прежде всего, время публикации,
незадолго до первых выборов, натолкнулось на критику, т.к. многие посчитали,
что Махди сыграла этим самым на руку Братьям-мусульманам.
Акция Махди тогда
казалась гротескной. Но если обратить внимание на то, как с тех пор развивалась
феминистская дискуссия в арабском мире, то публикация обнажённой фотографии
кажется первым отчётливым указанием на то, что фундаментальные изменения уже
были неотвратимы. Алия Махди несомненно нарушила табу. Но не потому, что
выставила напоказ свою наготу в религиозном, консервативном обществе. Она не
оскорбила чувств наблюдателя, как это могла бы сделать немка, идущая в США в
сауну голышом, а не в купальнике, как там принято.
Женская нагота сама по
себе в арабском обществе табу не является. Там тоже с рекламных плакатов манят
модели в неглиже. В кафе постоянно крутятся музыкальные видео, в которых легко
одетые модели делают невозможным не думать о сексе. Мужчины открыто говорят о
своём потреблении порнографии. Женское тело, особенно в Египте, постоянно
подвергается вмешательству. Не только на демонстрациях, но и в любой
повседневной толпе, будь то на улице или в общественном транспорте, женщина
подвергается опасности, что её схватят за грудь или ощупают между ног.
Поза Алии Махди
совершенно отличается от поз поп-певиц, лижущих предметы и танцующих вокруг
мужчин, в то время как они пощипывают завязки своих бикини. С
непристойно-раболепным взглядом и высунутым языком, кажется, что эти певицы
постоянно говорят «Трахни меня!» и отличаются, тем самым, от подобной наготы в
американских видео, протагонистки которых, кажется, скорее, говорят: «Я хочу
трахаться». Во взгляде Махди нет ничего непристойного, более того, она серьёзно
смотрит в камеру, почти что грустно. Майя Микдаши анализирует её позу на сайте
Jadaliyya так: «Она ничего не продаёт и не пытается возбудить (…) Её нагота не
имеет ничего общего с сексом, она пытается начать дискуссию о политике полов и
о неодинаковых способах, которыми она ведётся в полях гендера, капитала и
контроля. Она всматривается обратно и бросает нам вызов тоже смотреть на неё и
не отворачиваться». (1)
Публикация Алии Махди
была нарушением табу не потому, что она была обнажённой, а потому, что она сама
на это решилась. Это объясняет случай с Самирой Ибрагим. Она, как и многие
другие активистки революции была подвергнута солдатами проверке на
девственность. Она единственная решилась пожаловаться на лишающую достоинства
процедуру. Она описала как происходит такая проверка: её заставили раздеться
перед несколькими офицерами в то время как дверь в комнату допросов стояла
открытой и большое окно позволяло десяткам солдат, скаля зубы, заглядывать
вовнутрь. И хотя при этом присутствовала женщина-офицер, солдат-мужчина ввёл
два пальца в её вагину.
Христианство и ислам
Удивительно в этом не
то, что репрессивное военное правительство применяет сексуализированное насилие
против женщин-заключённых. Удивительна открытость ситуации, которая, очевидно,
служит тому, чтобы подстегнуть возбуждение наблюдателей. Пошлое выставление
напоказ кажется европейскому взгляду противоречием с утверждениями армии о том,
что она действует в интересах морали. Но такая оценка основывается на
христианских моральных представлениях о наготе и сексуальности. Они же
отличаются от представлений исламского мира.
В отличие от
христианства ислам не запрещает в той же степени греховной мысли, как это
преподносится в Нагорной проповеди: «Всякий, кто смотрит на женщину с
вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем». Ислам хотя и
аргументирует похожим образом, но совершенно иначе в отношении вины и
виноватого. Мусульмане должны отводить свой взгляд от запретных действий
(zina). К оным относятся как добрачный секс как в порнографии, так и женская
нагота. Но обоснование опирается не на мысль, а на соблазняющий потенциал этих
действий: кто смотрит порно, сам рано или поздно совершит прелюбодеяние, так
аргументируют исламские сайты. Решающее различие: лишь тот, кто действительно
прелюбодействует, грешит — но не тот, кто об этом думает. На первый взгляд это
кажется куда более реалистичным и дружелюбным принципом, чем христианский.
Главное же — что в исламе соблазнительницей всегда является женщина. Виновата
всегда она, мужчина лишь поддаётся ей. Согласно этому представлению, мужчина слаб,
но невиновен. Поэтому женщина должна скрывать себя. Это служит не столько её
безопасности, сколько защите общины верующих от неё. Поэтому решения,
касающиеся её тела, предоставляются не ей. Она решает не сама, хочет ли она
согрешить, но община должна удержать её от того, чтобы посеять раздор. Помимо
этой теологической аргументации многие верующие мусульмане не видят
противоречия между потреблением порнографии и верой.
Поэтому, если салафисты
требуют запретить купальники бикини на египетских пляжах, то не потому, что
опасаются, что вид полуголых женщин наведёт их на грешные мысли. Мораль
салафистов оскорбляет не столько сама нагота, сколько самоопределение женщины в
отношении её тела. Право распоряжаться женским телом принадлежит, с их точки
зрения, другим: мужчинам семьи и, в конечном итоге, общине верующих.
Процедура, которой была
подвергнута Самира Ибрагим, похожа на ритуал, который производится в некоторых
областях над невестами перед первой брачной ночью. Повитуха вводит большой
палец в девушку и разрывает плеву. Если течёт кровь, окружающие ликуют. Эта
традиция описывает право владения женским телом и различное понимание
интимности и стыда в исламе и христианстве.
Алия Махди поставила
под вопрос своим обнажённым фото патриархальные структуры египетского общества.
Ибо она решилась раздеться сама и свободно, и, тем самым, лишила общество
имущественных притязаний на своё тело. Это право на тело женщины не следует
путать со знакомым нам на Западе притязанием одного единственного ревнивого
партнёра: на самом деле, за акцией стоял её друг. Более того, фото протестует
против предположения, что семья, может быть, и целая деревня, соседи или
государство распоряжается телом женщины, но не она сама.
Поэтому Самира Ибрагим
тоже нарушила табу, когда она обратилась в суд по поводу проверки на
девственность. Пока ей приходилось испытывать вражду, возмущение
распространённой практикой египетской армии ограничивалось лишь кругами
политических активисток. Самира Ибрагим проиграла во всех инстанциях и подвергается клевете ещё сегодня, т.к. она осмелилась потребовать права распоряжаться
своим собственным телом.
То, что эти женщины
решились на подобные нарушения табу, является непреходящим достижением арабской
революции. Часто указывают на то, что женщины потерпели множество поражений во
время революции. Сначала они выходили на улицы на равных правах и вместе с
мужчинами, чтобы через некоторое время снова быть вытесненными из общественного
пространства. В ливийском Бенгази, на «Площади освобождения», где каждый вечер
собираются революционеры, им отвели окружённый забором уголок, где они играют с
детьми. В Кайро вытеснение прошло не без протестов. Когда футбольные фанаты во
время сит-ина против армейского правления попытались запретить женщинам курить
и отправить их в полночь по домам, это привело к дискуссиям на всю ночь. В
Тунисе исламисты позорили женщин, которых они видели курящими или выпивающими
на публике.
Эти акции и реакции
служат выражением культурной борьбы, ставшей видимой в революциях, но не
возникшей вместе с ними. Возможно, это именно она их и породила. Как утверждает
родившаяся в Египте политолог Хода Салах, инициированные молодёжью перемены в
морали вызвали бунт против авторитетов в государстве, религии и семье. Смена
поколений вызвала уход от идеологии, от патриархата и традиции. Салах
описывает, как в разговорах ставятся под вопрос такие традиционные ценности как
послушание и уважение к старшим, устаревшие представления о женственности,
чести, позоре, любви и партнёрстве. «Молодые женщины и мужчины отходят от патриархальных
ценностей общества, они больше не хотят подчиняться кому-либо по причине его
половой принадлежности или возраста. Они лишили египтян страха перед
государством или они порвали с уважением к Мубараку, ‘отцу нации’. Они вынудили
государство, армию, своих родителей, учителей и общественность воспринимать их
всерьёз и прислушиваться к ним. В своих революционных песнях они поют: ‘Хватит
поучать меня, давай подискутируем’». (2)
Легенда о побочном
противоречии
Высокая численность
молодых людей в арабских обществах часто считается причиной революций; то, что
она, как минимум, их в значительной степени стимулировала, бесспорно. Многие
наблюдатели также отмечают, что молодёжь при помощи интернета и телевидения усвоили
другие, ориентированные на западные примеры представления об общественном
участии, о свободе, морали и совместной жизни. Это тоже бесспорно.
Согласно тезису Салах,
в восстаниях речь шла не только, и даже не в первую очередь, о заявленных целях
вроде свободы, демократии и социальной справедливости, а о свержении
патриархальных структур общества. Вопросы равенства мужчин и женщин, а также
сексуальной морали являются, посему, не побочными противоречиями, а служат
очагом восстания. Французский историк Эмануэль Тодд объясняет это
демографическими причинами. Арабские общества хотя и очень молоды, но
переживают на данный момент снижение рождаемости. Уровень воспроизводства
снизился до 2 — 2,7 детей на женщину. (3) в городах он уже находится на почти
что европейском уровне. Идеал молодых пар от Марокко до Ирака – это семья с
двумя детьми. Одновременно поднялся уровень образования. Уровень грамотности
хотя и колеблется между Египтом с 85% среди 15-24-летних до Туниса с 97% , но
во всех сотрясаемых революцией странах видно, что молодёжь в городах грамотна
почти полностью, а поколение родителей — нет.
Между уровнем
грамотности и уровнем рождаемости существует прямая связь. Как только девушки
учатся читать и писать, повсюду в мире падает рождаемость. Тодд, кроме того,
усматривает взаимосвязь с общественными переменами. «В обществе, контролирующем
рождаемость, меняются отношения между мужчинами и женщинами. Кроме того, этот
спад рождаемости происходит в обществе, где молодёжь учится читать и писать.
Это ведёт к перелому в отношениях с авторитетами, причём не только на уровне
семьи, но подспудно и на уровне общества. В арабских обществах, организованных
вдоль линий отцовства и в которых статус женщин явно ниже мужского, это,
конечно, является решающей переменной». (4)
Восстание против
патриархальных условий, тем временем, охватило весь арабский мир далеко по ту
сторону границ очагов революции. В октябре 2011-го года четыре женщины из
Ливана и Египта начали интернет-кампанию «Восстание женщин в арабском мире»
(5). своим сайтом и страницей в facebook они завоевали в первые пол-года 3000
симпатизирующих. Это ещё не было движением. Затем они потребовали от своих
участников написать на бумаге, почему они поддерживают восстание женщин, и
сфотографироваться с этим плакатом. Фото были выставлены в сети.
Тем самым они
скопировали одну из самых успешных форм протеста египетского сайта «Мы все —
Калед Саид». Ваэль Гоним, как администратор этого сайта, осенью 2010 -го
воззвал участников сайта принять участие в тихом протесте, сфотографироваться и
выслать фотографии. Сама форма протеста — одеться в чёрное и находиться в
определённых местах, едва ли возымели воздействие. Но когда в сети оказались
сотни фотографий с протестующими, СМИ писали об этом и количество участников
«Мы все – Калед Саид» возросло неимоверно. Более важным был психологический
эффект. Ваэль Гоним пишет: «Фотографии помоги участникам понять важность их
действий (…). Многим они помогли сломать стену страха». (6)
Фотокампания «Восстание
женщин в арабском мире» тоже привлекло многих участников. С 20000 в октябре
2012-го их число возросло до 80000 на данный момент. Одна из основательниц,
жительница Ливана Диала Хайдар, считает одной из важнейших причин успеха смелое
обращение команды с общественными табу. «Мы поставили все высеченные в камне
социальные и религиозные доктрины под вопрос. Это увеличило число сочувствующих
нам, т.к. люди жаждут вести дебаты на запрещённые темы», заявила она в интервью
с Open Democracy.
Сайт откровенный и
жёсткий. На нём есть фотографии жестоких пыток, жертв кислотных атак, забитых
камнями женщин и изнасилованных тел. Но всё это до сих пор не вызвало критики.
Бурю возмущения, напротив, вызвало фото сирийки Даны Бакдунис, которая в
футболке без рукавов и с короткими волосами держала плакат, на котором
значилось: «Я за восстание женщин в арабском мире, потому что мне на протяжении
20-ти лет не разрешалось ощущать ветер в волосах и на теле». Поверх плаката она
держала паспорт, где на фотографии она была изображена с чёрным платком на
голове. Из-за многочисленных жалоб на эту фотограию facebook удалил её с сайта
и на время ограничил доступ администраторов.
В позе Даны не было
ничего сексуального. Напротив: за плакатом контуры её тела не видны, её
агрессивный взгляд исключает всяческую сексуальную доступность. Как Алия Махди
она решила сама распоряжаться своим телом. Кроме того, её упрекали в том, что
она предаёт собственную культуру и подлизывается к Западу, когда утверждает,
что женщин принуждают к ношению платка . Упрёки в соответствии расистским или
ориенталистским клише Запада всегда являются главным аргументом против всякой
критики патриархальных структур арабского общества. Но изменилось нечто
фундаментальное. До арабских восстаний феминистки, зная об этих упрёках, всегда
сначала порицали западный империализм и защищали арабскую культуру, прежде чем
они переходили к критике своего патриархального общества.
Значение ислама
Наваль аль-Саадави,
grande dame арабского феминизма, всегда и в первую очередь подчёркивала в своих
трудах, что угнетение женщин не является особенностью Ближнего Востока. Во
вступлениях она отрицала, что существует прямая связь между исламом и
патриархатом. Эти отграничения не помогли. Её оклеветали как агента Запада и
угрожали её смертью. Правозащитницы тоже периодически от неё дистанцировались.
Она, якобы, слишком радикальна, она пишет только для Запада, чтобы заработать
денег, на ненавидит мужчин — таковы были основные обвинения. Египтянка Саадави
долгое время была самой отважной среди арабских феминисток. Если она и писала
иные вступления, то она детально описывала, насколько определяющими являются
ислам и арабская культура для определённых форм угнетения.
Дабы не создавать
недопониманий: вне всяких сомнений, высказывание, что угнетение женщин
происходит не только на Ближнем Востоке, верно, и, конечно, ислам — не
единственная причина патриархата в исламских обществах. Но в глаза бросается
мантроподобное повторение этих уверений. Алисе Шварцер, к примеру, не начинала
ни одного из своих текстов с того, что угнетение женщин не является
отличительной чертой немецкого или европейского общества, прежде чем она
начинала критиковать эти общества. Десятки европейских или американских
феминисток, не стесняясь, критиковали христианство. Лишь некоторые теологини
догадались сначала подчеркнуть дружественные женщинам аспекты Библии, прежде
чем они высказывали свою критику.
Подход Саадави был
подходом всех оппозиционеров. Не только феминистки указывали сначала на
западный империализм, на колониализм и израильско-палестинский конфликт, прежде
чем приступить к критике своих обществ. Требования демократии тоже постоянно
подкреплялись историческими источниками и цитатами из Корана, которые должны
были показать, что идея со-участия не чужда ни арабской, ни исламской культуре.
Фатема Мернисси, самая
известная феминистка Марокко, подпитывала свои надежды на демократию и
освобождение женщин из опыта западного угнетения во время второй войны в
Персидском заливе. Т.к. страны Запада сбрасывали бомбы на Ирак, арабы и, прежде
всего, арабские женщины преодолели бы свой страх и освободились бы сами.
Символом для неё была одна палестинская мать, кричавшая на израильских солдат.
(7) Борьба за освобождение от патриархата и диктатуры, таким образом,
маскировался под анти-империалистскую борьбу.
Но в июне 2012-го года
Мона Элтахави задала радикально иной тон. В американском журнале Foreign Policy
под заголовком «Почему они нас ненавидят?» (и имеет при этом ввиду: почему
арабские мужчины ненавидят женщин): «Да, проблемы есть у женщин по всему миру,
да, США нужно выбрать ещё президента-женщину (…). Но давайте оставим США в
стороне. Назови мне любую арабскую страну, и я спою тебе песню об
издевательствах, вызванных смесью культуры и религии».
Элтахави не просто
называет формы насилия против женщин, от принудительного замужества до убийства
ради защиты чести, как это делали бесчисленные арабские феминистки до неё. Она
доказывает и буквально вбивает в головы читателей, что эти формы насилия против
женщин присущи исламским культурам. В конце концов, она не чурается даже того,
чтобы назвать бога женоненавистником. Мона Элтахави — не первая, кто говорит об
этих вещах. До неё были такие женщины, как Айаан Хирси Али или Некла Келек. Но
они мигрантки. Их связи с родными странами (или родными странами их родителей)
ограничивались отпусками. И они критиковали не культуру своих стран, а
иммигрантскую культуру, в которой они жили. Мона Элтахави живёт сейчас в США,
как и Алия Махди живёт в Скандинавии. Но обе находились во время революции в
Кайро и чувствуют себя частью египетского общества, а не частью мусульманской
иммигрантской культуры.
Статья Моны Элтахави
«Почему они нас ненавидят?» тоже вызвала бурю негодования. Как и в случае с
Наваль аль-Саадави, большинство критиков были женщинами. Но особенно воздержано
отзывались молодые активистки до 30-ти лет. Диала Хайдар из коллектива
«Восстания женщин в арабском мире» в интервью для Open Democracy высказала
уважительную критику, которую можно в подобной же форме услышать от многих
арабских активисток: «Сначала я хочу высказать своё уважение и восхищение
подходом и активизмом Моны Элтахави, хотя я и не со всем согласна, что она
упоминает в своей статье. Это правда, что многие мужчины ненавидят женщин, но
мизогиния — широко распространённый феномен, арабским миром не
ограничивающийся. Он не привязан к какой-то одной культуре или религии, но куда
более сложен, т.к. оскорбления женщин многослойны. Но мы должны признать, что
ненависть к женщинам широко распространена в наших обществах там, где она
связана с чувством стыда и позора перед женщинами».
Диала Хайдар
аргументирует как Наваль аль-Саадави: сначала она заявляет, что ненависть к
женщинам не связана с культурой и религией, чтобы затем эту связь и установить.
Но сегодня мнение Диалы Хайдар не принадлежит одной единственной радикальной
феминистке, от которой все дистанцируются. Оно стало феминистским консенсусом,
даже женщины с туго завязанными платками осторожно присоединяются к той оценке,
что ислам и арабская культура внесли свой вклад в специфически жестокое
угнетение арабских женщин. Радикальную позицию сегодня занимает Мона Элтаххави,
и действительно, многие отстраняются от неё, но уже далеко не все. Прежде
всего, большая часть критики солидарна. То же касается и Алии Махди. При помощи
высказываний вроде «Она — смелая женщина, но время было не то», высказывается,
что феминистки сегодня хотят бороться за общие цели.
Новое самосознание
Ливанская писательница
Жумана Хаддад заходит даже дальше, чем Мона Элтахави. Остроумно и с юмором она
анализирует для журнала Now Lebanon одержимость сексом исламских учёных и
утверждает: «Религиозные фундаменталисты думают членами». Она внимательно
изучила Коран и Библию, чтобы доказать, что это действительно религия угнетает женщин.
Там, где Элтахави устанавливает лишь статистическую связь между культурой и
угнетением женщин, Хаддад зрит в корень. Религия для неё — является причиной
зла, и она подтверждает это мнение религиозными писаниями. Как ливанская
христианка она обвиняет христианские писания так же, как и исламские. Но
исламская практика является её темой куда чаще: она выступает против
принуждения к ношению платка и насмехается над понятием «исламский феминизм».
Хаддад взялась за дело
ещё до революций. По её текстам можно ясно проследить изменения, произошедшие в
феминистской дискуссии. В её книге «Как я убила Шахерезаду», вышедшей в 2010-м
году, она ещё посвящает обширные пассажи обсуждению «Запада». Штефан Вайднер
писал тогда в Frankfurter Allgemeine Zeitung, что книга политически наивна:
«Во-первых, Хаддад по праву возмущается западными клише, с другой стороны, ей
приходится признать: многие из них верны, и все женщины арабского мира от них
страдают, прежде всего, она сама; с одной стороны, она справедливо требует Просвещения
для своего общества, с другой — защищается от презрительного взгляда извне».
Это не было наивным. На
тот момент другая позиция была не мыслима. Однако, внутренние противоречия её
позиции не дали развиться настоящему анализу и, тем самым, целенаправленной
борьбе против условий. Кто клевещет на позиции Хаддад или Элтахави как на
«ориенталистский феминизм», совершенно не понимает значения этой радикальной
критики для общества. Они не примазываются к Западу, а выражают новое
самосознание, которое обходится без взгляда извне. Им всё равно, если кто-то
где-то думает плохо об арабских обществах. Сравнение служит им только рамками,
как если бы немецкая феминистка ссылалась бы на Швецию или Францию, когда она
требует совместимости семьи с профессиональной жизнью.
Возникновение этого
нового самосознания было предпосылкой революций. Лишь с медленно развивающимся
осознанием того, что не империализм, т.е. не внешние силы, ответственны за все
плохое в арабском мире, могла созреть и мысль, что условия можно менять и самостоятельно.
Словами Эмануэля Тодда и Ходы Салах можно утверждать, что тематизация отношений
между полами и новая смелость женщин были теми факторами, которые вообще
позволили возникнуть этому самосознанию.
Перевод с немецкого Liberadio . Опубликовано вJungle World Nr.8, 21-го февраля 2013
Сноски:
(1) Maya Mikdashi: Waiting for Alia, 20.11.2012,
http://www.jadaliyya.com
(2) Hoda Salah: Die Revolution in Ägypten als Bruch mit den
patriarchalischen Strukturen vom Staat bis in die Familie (Vortragsmanuskript),
S. 5
(3) Laut Unicef Statistics liegt die Reproduktionsrate in Tunesien bei
zwei Kindern pro Frau, in Libyen bei 2,6 und in Ägypten bei 2,7. Die
Unterschiede lassen sich u. a. mit dem Urbanisierungsgrad der Gesellschaften
erklären: Während in Ägypten nur 43 Prozent der Bevölkerung in Städten lebt,
sind es in Tunesien 78 Prozent.
(4) Emmanuel Todd: Frei! Der arabische Frühling und was er für die Welt
bedeutet, München 2011, S. 30
(5) http://uprisingofwomeninthearabworld.org
(6) Wael Ghonim: Revolution 2.0. Wie wir mit der ägyptischen Revolution
die Welt verändern, Berlin 2012, S. 109
(7) Vgl.: Fatema Mernissi: Die Angst vor der Moderne. Frauen und Männer
zwischen Islam und Demokratie, Hamburg 1992, S. 209
Комментариев нет:
Отправить комментарий