Жильбер Ашкар: «Исламисты пытаются повернуть колесо истории вспять»

Я бы сказал, что основным достижением восстаний в арабском мире стало то, на что я указал в заглавии своей книги о них: «Этого хочет народ». Именно с этой фразы начинался основной лозунг демонстрантов в арабском мире.  Массовое осознание того, что люди могут выразить свою волю, и более того — навязать ее государству, играет колоссальную роль. Однако мы вновь приходим к тому, что это лишь начало процесса, который будет продолжаться годами или даже десятилетиями прежде, чем удастся найти решение глубоких проблем, которые и стали причиной восстаний.

В этом декабре исполнилось три года с момента начала процесса, с легкой руки западных наблюдателей названного «Арабской весной». Насчитывавшие десятилетия истории, поддерживаемые ведущими мировыми державами и вооруженные до зубов диктаторские режимы вдруг за считанные месяцы стали рассыпаться подобно карточным домикам. Однако последующее развитие революционного процесса, охватившего арабский мир от Сирии до Марокко, оказалось куда более трагичным и непредсказуемым, чем предполагали оптимистичные наблюдатели. Массовые движения, гражданские войны, опасность торжества исламистской реакции или милитаристских режимов — все это знаки новой реальности, возникшей после самосожжения безвестного торговца в провинциальном тунисском городе. Об угрозах, перспективах и надеждах арабских революций Илья Будрайтскис разговаривает с Жильбером Ашкаром, известным ливанским левым интеллектуалом, автором книги The People Want: A Radical Exploration of the Arab Uprising («Этого хочет народ: Радикальное исследование Арабского восстания»).

Илья Будрайтскис: С начала так называемой «Арабской весны» в 2010 году вы писали об огромном потенциале изменений, заложенном в этих событиях. Можно ли сегодня признать, что это оптимизм оказался не вполне оправдан? Или напротив — что этот процесс оказался гораздо более сложным и растянутым во времени, чтобы можно было уже сейчас выносить суждение об его итогах?

Жильбер Ашкар: С самого начала того, что они называют «Арабской весной», я был очень воодушевлен происходящим и одновременно хорошо осознавал, с каким именно процессом мы столкнулись. Вот почему я никогда не называл это «весной».

Я много раз объяснял, что термин «весна», «арабская весна», который сегодня очень распространен в мире, особенно в западных СМИ, не подходит для обозначения этих событий. Услышав слово «весна», люди думают о коротком периоде в несколько месяцев или даже недель, результатом которого станет переход от деспотического режима к представительной демократии. Предполагается, что в арабском мире сейчас произойдет что-то похожее на «бархатные революции» в Восточной Европе или республиках СССР в конце 80-х или начале 90-х годов — т. е. относительно быстрый и мягкий переход к демократии. Однако с самого начала восстаний в арабском мире я был убежден, что это не так. Этот регион ожидает продолжительный революционный процесс, который будет гораздо более трудным и определенно гораздо более кровавым, насильственным и неоднозначным, чем то, что в конце XX века пережила Восточная Европа.

Я до сих пор с большим энтузиазмом воспринимаю тот факт, что после стольких лет тирании люди, наконец, захотели выйти на улицы и бороться за свои права и свободы. Но, с другой стороны, я прекрасно понимал, что режимы, которые существуют в этом регионе, не пожелают мирно уйти со сцены. Подобных иллюзий у меня никогда не было.

Я бы сказал, что основным достижением восстаний в арабском мире стало то, на что я указал в заглавии своей книги о них: «Этого хочет народ». Именно с этой фразы начинался основной лозунг демонстрантов в арабском мире. Хочет ли народ просто помочь совершить государственный переворот, или добивается чего-то большего, — но он хочет участвовать в решении своей собственной судьбы. Массовое осознание того, что люди могут выразить свою волю, и более того — навязать ее государству, играет колоссальную роль. Однако мы вновь приходим к тому, что это лишь начало процесса, который будет продолжаться годами или даже десятилетиями прежде, чем удастся найти решение глубоких проблем, которые и стали причиной восстаний.

И.Б.: В своих текстах вы подчеркивали, что политический ислам (или то, что принято понимать под термином «исламский фундаментализм») имеет противоречивую природу, и то, что можно назвать его «социальной базой» в арабских обществах, носит изменчивый и подвижный характер. Какова была роль политического ислама в начале и в последующем развитии революционных событий в регионе? Изменился ли сам политический ислам под их влиянием? Действуют ли радикальные исламисты как революционеры или как контрреволюционеры? Или возможно — как те и другие одновременно?

Ж.А.:: Разумеется, радикальный ислам — один из ключевых элементов сложной социально-политической композиции восстаний в арабском мире. И его наличие, кстати, принципиально отличает эти события от политических трансформаций двадцатилетней давности в Восточной Европе. Исламский фундаментализм развивался на Ближнем Востоке с 1970-х годов под покровительством политических режимов, которые видели в нем противоядие от лево-националистических и коммунистических настроений. Фундаменталистские движения активно росли отчасти благодаря государству, отчасти потому, что им удавалось опереться на потенциал народного недовольства, — как в том, что касалось действий местных правящих элит, так и в том, что касалось господства Запада. За три десятилетия они постепенно превратились в главную силу оппозиции — в то время как националисты и марксисты утратили влияние.

Сегодняшняя программа исламского фундаментализма полностью и безусловно реакционна. Конечно, исламисты выступают против старых деспотических режимов — но не ради того, чтобы обратиться к прогрессивным решениям, а ради господства мелкой буржуазии, которая стремится, как сформулировали это Маркс и Энгельс еще в Манифесте Коммунистической партии, «повернуть колесо истории вспять». Это именно то, чего они добиваются: повернуть колесо истории вспять. Они хотят перестроить современное общество так, чтобы правительство и социальная сфера работали по законам религии. А это крайне реакционная цель.

Истинной причиной нынешних восстаний стал экономический и социальный кризис, который нарастал десятилетиями. Низкие темпы роста, задержка в развитии, рекордно высокий уровень безработицы — особенно среди молодежи — все это привело к настоящему взрыву.

Множество юношей, девушек и взрослых работающих людей жаждали и жаждут прогрессивных и радикальных решений. Выйдя на улицы, все эти люди встретили в качестве единственной организованной и заметной политической силы исламистов, которые преследовали свои собственные цели, отличные от стихийного уличного движения.

В этой ситуации, как только восстание проходит свою первую фазу, и существующий режим оказывается повержен, — как это произошло в Египте, Тунисе и Ливии,- среди самих демонстрантов обнаруживается масса внутренних противоречий. Причем прогрессивные силы в этот момент могут быть представлены как либералами, так и людьми левых убеждений. Одна из сильных сторон фундаменталистов — в опоре на политическую традицию, которой лишены другие группы оппозиции. Радикальный ислам рос и набирал силу десятилетиями. Он имеет в своем распоряжении прочные и эффективно работающие политические организации, а также во много раз превосходящие всех остальных финансовые ресурсы. И когда старые режимы были повержены, фундаменталистские группы оказались политически самым сильным звеном революционного движения, и в двух случаях из трех (в Тунисе и Египте) смогли одержать победу на первых же свободных выборах.

Из–за такой расстановки сил противоречия в регионе продолжают нарастать. Мы уже видели, как 30 июня 2013 года Египет отверг «Братьев-мусульман». Так же, как в Тунисе, где возникло масштабное движение, выступающее против фактически правящей исламской партии «Ан-Нахда». Даже в Ливии прошли демонстрации и массовая забастовка против т. н. «исламского ополчения».

И.Б.: Но в своих «11 тезисах о возрождении исламского фундаментализма» вы писали о неспособности исламистов у власти реализовать интересы и требования тех социальных слоев, которые до этого они успешно мобилизовали в свою поддержку находясь в оппозиции. Означает ли это, что исламисты, пришедшие к власти в начале революционного процесса представляют собой временное явление, и не смогут удержаться по мере его развития?

Ж.А.:: Да, именно так.

И.Б.: И вы считаете, что подобное развитие революционного процесса неизбежно?

Ж.А.:: Нет. Моя книга «Этого хочет народ» вышла в этом году, однако закончил я ее в октябре 2012 года. Мохаммед Мурси тогда еще был президентом, шел первый месяц его правления, — но я написал, что Мурси в Египте или «Ан-Нахда» в Тунисе обречены на провал, поскольку не могут предложить решения социальных и экономических проблем. Их экономическая политика состоит в том, чтобы просто придерживаться неолиберального курса, начатого предыдущим режимом. В основе этой экономической политики лежит мысль о том, что частное предпринимательство является движущей силой экономики. Для региона, где нет решительно никаких условий для развития частного бизнеса, это не более чем иллюзия. Вот почему любая программа, основанная на неолиберализме, здесь обречена на провал.

И.Б.: А какая роль отводится сегодня структурам, унаследованным от прежних режимов? Ведь в Тунисе и Египте они не были целиком разрушены — более того, они продожают играть важную и часто ключевую политическую роль — как, например, армия в Египте. Может ли наличие этого «государства в государстве» («the deep state») привести к открытой конфронтации? Ведь, похоже, именно это произошло в Сирии.

Ж.А.:: Да, это верно. Из всех стран, охваченных «арабской весной», только в Ливии сама возможность существования такого «государства в государстве» была полностью исключена — не потому, что революция смогла решить все свои задачи, но потому, что она осуществилась через гражданскую войну, в ходе которой старое государство было полностью уничтожено.

В Египте проблема заключается в существовании сразу «государств в государстве»: армии и «Братьев-мусульман». У левого крыла или у либералов, нет такой структурирующей силы. Они способны завоевать народную поддержку и повлиять на формирование общественного мнения, но они плохо организованы.

В действительности то, что случилось в Египте 3 июля, не было первым государственным переворотом. Первый переворот произошел 11 февраля 2011 года, когда армия предприняла ряд решительных действий, и власть захватила хунта. Это ведь классическая схема.

В тот момент у нас создалась иллюзия, что армия всего лишь выполняет волю народа. Однако затем напряжение между военными и обществом стало расти. Оно росло до тех пор, пока не начались столкновения, а затем не были проведены выборы. Которые, в свою очередь, «Братья-мусульмане» выиграли не потому, что людям нравился Мурси и они за него голосовали, — но потому, что большинство египтян не хотели, чтобы президентом стал бывший военный.

«Братьям-мусульманам» удалось завоевать куда большую поддержку, чем та, на которую они могли рассчитывать после провала своей экономической политики. Но в то же время с политической точки зрения они вели себя крайне самоуверенно и агрессивно. Такая стратегия создала впечатление, что они стремятся контролировать решительно все аспекты жизни в стране.

И снова в Египте стало расти недовольство. В конечном итоге, это привело к колоссальной демонстрации 30 июня. Снова произошло парадоксальное сближение сил — на этот раз, сил старого режима, левого крыла и либерального движения. И опять у нас возникла иллюзия, будто армия действует по воле народа. Но это не более, чем видимость: ведь эти военные не могут предложить никаких решений по выходу из социального и экономического кризиса. Охвативший Египет кризис очень глубок, и преодолеть его нельзя без радикальных перемен в общественно-политической сфере и в области экономической политики. До тех пор, пока этого не произойдет, любое правительство будет временным и столкнется, рано или поздно, с массовыми протестами.

В Тунисе ситуация складывается иначе, поскольку здесь главную роль играет не «государства в государстве», унаследованные от старого режима, а профсоюзное движение, которое исторически является здесь весомой силой и фактически возглавляет оппозицию, выступающую против доминирования исламистов. Однако и в Тунисе существует своего рода союз, в который входят представители старого режима. И что бы ни случилось в этой стране, такое объединение не сможет существовать долго. Ведь как только его участники достигнут решения своих общих тактических задач, союз распадется, поскольку те, кто входит в него, стремятся к разным целям.

И.Б.: А как вы оцениваете ситуацию в Сирии?

Ж.А.:: Здесь мы видим пример того, что происходит, когда реакционные исламистские силы сталкиваются с силами старого политического режима. Революция, которая началась в Сирии в 2011 году, сначала в точности напоминала восстание в Египте, Тунисе или любой другой стране региона. В ее основе также лежал социально-экономический кризис, высокий уровень безработицы, недовольство в среде молодежи, работающих людей и в обедневших слоях населения. Много месяцев восстание протекало мирно. Однако демонстрации расстреливали, жестоко подавляя протесты. Это привело к милитаризации восстания и вылилось в гражданскую войну, — так же, как это произошло в Ливии.

Только начавшись, сирийская революция столкнулась сразу с двумя типами контрреволюционных сил. Первая — это поддерживаемый Москвой и Тегераном старый режим. Вторая — исламисты, роль которых в вооруженном конфликте с режимом Асада нельзя недооценивать.

Фундаменталистам в Сирии оказывают поддержку (в том числе и финансовую) нефтяные монархии — такие, как Саудовская Аравия, ОАЭ и Катар. Однако если присмотреться к сложившейся ситуации, мы увидим, что режим Башара Асада сам вырастил этих фундаменталистов. Ему нужны были такие враги.

Для режима гораздо проще и легче с политической точки зрения конфликтовать с исламскими фундаменталистами, чем с демократическим или прогрессивным движением. Вот почему в июне 2011 года, когда сирийские власти тысячами арестовывали за организацию мирных демонстраций молодых людей, демократов и сторонников прогресса, они в то же время выпускали из тюрем откровенных «воинов джихада». Это был вероломный план по созданию определенной формы оппозиции. И сегодня мы видим всех этих людей во главе вооруженных сил исламского фундаментализма в Сирии.

И.Б.: Вы имеете в виду, что сегодня в Сирии прогрессивные силы находятся в конфликте с режимом и Асада, и с фундаментализмом? Существует ли возможность, что в военном плане исламские и прогрессивные силы могут ситуационно объединиться?

Ж.А.:: Это зависит от того, о каких именно исламских силах мы говорим. Между «Аль-Каидой» и Свободной сирийской армией никаких союзов возникнуть не может. Помимо «Аль-Каиды» существуют и другие исламские силы, представители которых сражались с режимом вместе со всеми остальными. Но я думаю, что для прогрессивных сил союз с ними — это все равно дилемма.

И.Б.: Как вы оцениваете политику России в арабском мире? Какие интересы за ней стоят — все–таки политические или в первую очередь финансовые?

Ж.А.:: Сирийский режим был одним из последних клиентов России в этом регионе, так что я думаю, что режим Путина поддерживает режим Асада чтобы показать свою надежность перед лицом давления Запада.

Москва, несмотря на то, что СССР давно нет, все еще пытается извлечь выгоду из противопоставления себя Вашингтону и попыток представить себя как геополитическую альтернативу. Россия так активно поддерживает сирийский режим также и потому, что Вашингтон в какой-то момент, в самом начале восстания, сделал ставку на «Братьев-мусульман».

Режим Асада тоже пытается извлечь всю возможную выгоду из противопоставления себя «Братьям-мусульманам». Кстати, египетские военные после свержения Мурси также завязали новые отношения с Москвой и сегодня размышляют о том, чтобы начать импортировать российское оружие.

Сегодня, после всех десятилетий безоговорчной ориентации Египта на США, и после напряжения, которое в недавнем времени возникло между каирскими военными и Вашингтоном, опять возникает своего рода конкуренция между Вашингтоном и Москвой за симпатии египетской армии.

Вот такими играми занят Путин. Ни о каких принципах в этом случае, разумеется, речь не идет. Это просто еще один имперский проект (хотя и более скромного, регионального масштаба) — в противовес глобальному американскому имперскому проекту. В его основе лежат интересы в области поставок оружия — ведь после нефти и газа именно оно составляют важнейшую часть российского экспорта. Но также в основе этого проекта лежит навязчивая мысль о том, что исламские фундаменталисты представляют прямую угрозу для таких режимов, подобных путинскому. И такие внутренние конфликты, как Чеченская война начала 2000-х и сегодняшняя нестабильность на Северном Кавказе, конечно, оказывают влияние на российскую внешнюю политику на Ближнем Востоке.

И.Б.: Где и в какой мере левые проявили себя в процессах «арабской весны»? Какие перспективы социалистов в арабском мире вы видите?

Ж.А.:: Западные СМИ не говорят об этом, но такие силы все еще присутствуют и сохраняют высокий уровень активности во всех странах, затронутых революционным процессом. В Тунисе левые активисты сыграли ключевую роль в организации протестного движения благодаря профсоюзам. И первый съезд объединения профсоюзов (UGTT), который состоялся после того, как Бен Али был свергнут, привел к полной гегемонии левых в этой массовой организации. Левые сейчас преобладают и среди лидеров профсоюзов, которые стали ведущей политической силой в стране.

Если говорить о Египте, то здесь очень сильны левые националисты, особенно насеристы (последователи курса первого президента Египта Гамаля Абделя Насера в 1956-70 гг). В ходе первого тура президентских выборов в июне 2012 года для всех стал большим сюрпризом тот факт, что кандидат-насерист Хамдин Сабахи стал третьим в Каире и Александрии. И это притом, что по сравнению с первыми двумя (Мурси и Шафиком) он был крайне ограничен в средствах в ходе своей предвыборной кампании. Новым независимым профсоюзным движением, которое было создано в Египте в ходе восстания и сейчас насчитывает порядка 2 млн. членов, также руководят насеристы и другие представители левых сил. Или возьмем, к примеру, движение «Тамарод». Это совсем молодые люди, которые собрали миллионы подписей под петицией против Мурси, также принадлежат к насеристской традиции. Силы левого крыла широко представлены в Египте, и сегодня наблюдается рост противоречий между насеристами и военными.

В Йемене левые также сыграли важную роль в организации протестного движения. Восстание здесь еще не закончилось, и эти силы сохраняют активность, особенно в южной части страны. В Бахрейне организации левого толка тоже принимают активное участие в организации протестов.

Даже в Сирии среди оппозиционеров есть множество левых. В Сирийском национальном совете некоторые из ключевых фигур принадлежат к левому крылу. Так что можно говорить о весомом присутствии левых сил в регионе, даже об этом мало говорят в новостях. Мировые СМИ сейчас сфокусированы на исламских фундаменталистах и представителях предыдущих политических режимов, а присутствие левых они пока привыкли игнорировать.

Впервые опубликовано здесь