Развитие
государственной власти буржуазии, усиление её материальных средств
вмешательства и возрастающее использование такого вмешательства совершенно не
есть следствие простых технических и экономических требований, не есть
неизбежное развитие политической власти в целом, но прямая функция
исторического становления пролетариата как класса. Государство
империалистической эпохи не есть продукт классового антагонизма, встроенный в
капиталистические производственные отношения с самого начала: это государство
эпохи революций и контрреволюций; оно организовано как государство превентивной
контрреволюции.
Сначала нужно разобрать
вопрос о власти. Это самый общий вопрос: в процессе исторического обладания
властью тем или иным классом мы обнаруживаем в концентрированной форме или
условия его воспроизводства (производственные отношения и эксплуатация), или
условия его революционной трансформации.
Ленин, вслед за
Марксом, всегда подчеркивал, что главным вопросом революции является вопрос о
власти: у кого власть, во имя какого класса? Этот вопрос ставился за несколько
недель до Октябрьской революции (вопрос «двух революций», буржуазной и
пролетарской): возьмут ли власть большевики? То есть, станут ли они средством
захвата власти рабочими массами, осознавшими непримиримый антагонизм между
собственными интересами и интересами буржуазии? Или же буржуазия, объединившись
с остатками царского режима, насаждая с помощью террора и обмана свое
господство над крестьянскими массами и частью пролетариата, поддерживаемая в
финансовом и военном плане империалистическими союзниками, преуспеет в разгроме
революции и восстановлении буржуазного государства, благодаря чему вместо
изменения политической формы сможет сохраниться её основной фактор
(эксплуатация)? Все происходившие отныне революции и контрреволюции, какими не
были разными их условия, формы и длительность, всего лишь подтверждают это
утверждение. Это верно для всей современной истории; и что есть современная
история как не история революций и контрреволюций, их лобовое столкновение,
которое чувствуется даже в тех странах, где временно царит спокойствие? Поэтому
вы не найдете революционера, который отрицал бы, хотя бы на словах, решающего
характера вопроса о власти.
Но есть еще кое-что.
Достаточно только проследить за развитием любой социалистической революции (в
частности Русской революции), чтобы убедиться, что вопрос, который нужно решить
немедля, тем не менее не может быть решен раз и навсегда. Он остается, или даже
возобновляется, по ходу всего революционного процесса, возникая в поставленных
каждой новой исторической ситуацией формах, предлагая определенный ответ.
Удержат ли большевики власть или нет? С этого вопроса начинается исторический
период диктатуры пролетариата. Но также этот вопрос возникает снова и снова,
поскольку причина его появления сохраняется в форме существования классовых
отношений в производстве и во всем обществе. Пока существует этот базис,
диктатура пролетариата остается необходимой для того, чтобы развивать
революционные силы и разбить силы контрреволюционные, противоречивый союз
которых еще долго сохраняется после захвата власти.
Это говорит о том, что
проблема власти не может быть полностью сведена к вопросу тактики. Формы, в
которых в первую очередь производится захват власти (вооруженное восстание,
гражданская война, мирная политическая победа, возможно, другие неожиданные
формы) четко зависят от исторической ситуации и национальных особенностей. Мы
знаем, что даже в российских условиях между апрелем и октябрем 1917-го, Ленин
некоторое время верил, что условия позволяли мирную (но не «парламентскую»)
победу революции, когда впервые выдвинул лозунг: «Вся власть Советам!».
Фактически в истории нет ни одного примера революции, которую можно было свести
к одной из этих форм, и которые не представляли бы оригинальное сочетание
нескольких форм. Но в любом случае это многообразие не затрагивает природу
общей проблемы государственной власти, или скорее она представляет только один
аспект проблемы, который нельзя принимать за всю проблему. Понятие диктатуры
пролетариата по сути ничего не имеет общего с условиями и формами «захвата
власти». Но прямо относится к вопросу удержания власти, который практически
определяет весь ход революции.
Если всё именно так, то
потому, что в конечном счете государственная власть не является властью одного
человека, группы, отдельного общественного слоя (как «бюрократия» или
«технократия») или простой, более-менее широкой части класса. Государственная
власть всегда является властью определенного класса. Государственная власть,
производящаяся в классовой борьбе, может быть только орудием господствующего
класса – тем, что Маркс и Энгельс называли диктатурой господствующего класса1.
Почему термин
«диктатура»? Ленин совершенно четко ответил на этот вопрос в непрестанно
повторяемой фразе, термины которой нужно всего лишь правильно объяснить:
Диктатура есть власть,
опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная никакими законами.
Революционная диктатура
пролетариата есть власть, завоеванная и поддерживаемая насилием пролетариата
над буржуазией, власть, не связанная никакими законами.
[Эта простая истина]
ясна как божий день для всякого сознательного рабочего (…) очевидна для всякого
представителя эксплуатируемых, борющихся за свое освобождение, бесспорна для
всякого марксиста…2
В другом месте Ленин
использует похожее и меткое выражение (цитирую по памяти): диктатура
пролетариата это абсолютная власть, стоящая над любым законом, законом
буржуазии или пролетариата. Государственную власть нельзя поделить.
Марксизм и буржуазная правовая идеология
«Ясна как божий день
для всякого сознательного рабочего», – говорит Ленин. Он прав, потому что это
утверждение – всего лишь логическое развитие признания классовой борьбы, а это
признание является частью повседневного опыта эксплуатируемых рабочих в их
борьбе против эксплуатации. Это не значит, что логическое развитие не должно
преодолевать какие-либо препятствия. Наоборот, оно никогда не перестает
выступать против власти (т.е. действия) буржуазной правовой государственной
идеологии, в поддержке которой жизненно заинтересована буржуазия. Буржуазная
правовая идеология непосредственно влияет на самих рабочих. У них нет от нее
«прививки»; действительно, она вбивается им в голову всеми практиками
буржуазных идеологических государственных аппаратов, начиная с самого детства в
начальной школе до совершеннолетнего участия в качестве граждан в политических
учреждениях страны. Таким образом, развивать анализ государства с пролетарской
точки зрения классовой борьбы означает одновременно критиковать её непрестанно
возрождающееся буржуазное представление в праве.
Весь вопрос «демократии
против диктатуры» глубоко укоренен в правовой идеологии, которая впоследствии
возникает внутри самого рабочего движения в форме оппортунизма; поразительно,
до какой степени термины, в которых формулируется этот оппортунизм, остаются
неизменными в разные периоды истории. Невозможно понять, почему это так, если
не обратиться к первопричинам, воспроизводству правовой идеологии буржуазными
государственными аппаратами.
Правовая идеология
связана с правом; но, хотя она необходима для того, чтобы оно функционировало,
это не одно и то же. Право – это всего лишь система правил, т.е. материальных
ограничений, которым подчиняются индивиды. Правовая идеология трактует и
легитимирует это ограничение, представляя его как естественную необходимость,
вписанную в человеческую природу и в потребности общества в целом. Право,
практически, не «признает» классов, то есть оно гарантирует сохранение
классовых отношений, кодифицируя и усиливая правила, обращенные только к
«свободным» и «равным» индивидам. С другой стороны, правовая идеология
«доказывает», что социальный порядок основан не на существовании классов, а на
существовании индивидов, к которым право и обращается. Его наивысшая точка –
это легальное представительство государства.
Буржуазная правовая
идеология пытается (успешно) внушить, будто само государство находится над
классами, что оно имеет дело лишь с индивидами. То, что эти индивиды «неравны»,
совершенно её не смущает, ибо рассматривая индивидов как «равных» друг другу в
свете закона, каждое государство, достойное этого названия, естественным
образом устранит эти неравенства… Следовательно, утверждается, что
государственную власть нельзя рассматривать как исключительное доминирование
одного класса, поскольку это выражение, с правовой точки зрения, на самом деле
бессмысленно. Вместо идеи о господстве одного класса над другим, в правовой
идеологии вы найдете, если быть точным, понятие государства как сферы и
организации общественных интересов и публичной власти индивидов – против
приватных интересов индивидов или групп индивидов и их личной власти. Это
существенный момент для понимания основополагающей черты буржуазной правовой
идеологии, если вы не хотите вольно или невольно попасть в ловушку её
неумолимой «логики».
Я сказал, что право это
не то же что и правовая идеология; хотя они слипаются как моллюски. И вот
прямое доказательство: различие между «публичной» и «приватной» сферами – довольно
реальное, для всего права определяющее законное соотношение, чьи материальные
последствия неизбежны, покуда закон существует. Но утверждение, будто
государство (или государственная власть) должно определяться в терминах этого
различия – как «публичный» сектор или сфера; как орган «коммунального» (public)
обслуживания; «государственной» (public) безопасности и порядка;
«государственной» (public) администрации и т.д. – представляет большую
идеологическую мистификацию. Правовое различие между «публичным/приватным» это
средство, которым государство может подчинять каждого индивида интересам
класса, который оно представляет, оставляя – в буржуазную эпоху – полную
«приватную» свободу заниматься торговлей и «бизнесом»… или же продавать на
рынке свою рабочую силу. Тем не менее это различие не является исторической
причиной существования государства. Иначе следовало бы признать, что подобно
всемогущему Богу наших священников и философов государство есть причина и
следствие самой себя.
Тот же круг встречаем и
там, где буржуазная правовая идеология противопоставляет «диктатуру» и
«демократию» – как всеобщую и абсолютную противоположность между двумя видами
учреждений или форм государственной организации, в частности двух типов
правления. Исходя из этой точки зрения, демократическое государство диктатурой
быть не может, потому что оно – «конституционное государство», в котором
источником власти выступает народный суверенитет, в котором правительство
выражает волю большинства народа и т.д. Итак, правовая идеология проделывает
хитрый трюк: непрестанно объясняет, убеждает себя и особенно массы (только опыт
собственных битв учит их противоположному), будто закон – это их собственный
источник или, что ведет к тому же выводу, противоположность демократии (в
общем) и диктатуры (в общем) – две абсолютные противоположности. В этом вся
суть, говорит она, потому что демократия – это утверждение закона и его
легитимность (а «доведенная до предела демократия» есть утверждение и уважение
доведенного до предела закона), тогда как диктатура это отрицание этой
легитимности. Вкратце, для буржуазной идеологии, откуда возникает закон? – из
демократии. А демократия откуда берется? – из закона. К понятию государства как
«публичной» сферы, как «коммунальных» (public) услуг, теперь добавляется, для
завершения круга, идея «народной воли» (или «народного суверенитета»): идея,
согласно которой «народ» является единым целым (общностью, нацией),
объединенный вне каких-либо различий, связывая воедино «волю» всех индивидов и
превращая их в единую волю, представленную мажоритарным правительством.
Таким образом, можно
выбирать: или система понятий буржуазной правовой идеологии, которая сбивает
любой анализ государства в терминах классовой борьбы, но именно по этой причине
служит классовой борьбе буржуазии, инструментом которой выступает существующее
государство, или пролетарский взгляд, разоблачающий эту мистификацию для того,
чтобы бороться против классового господства буржуазии. Между этими двумя
позициями нет возможности для компромисса: невозможно «отвести место» для точки
зрения классовой борьбы внутри буржуазной правовой концепции государства. Как
говорил Ленин, ссылаясь на Кауцкого:
Кауцкий рассуждает
следующим образом: «Эксплуататоры составляли всегда лишь небольшое меньшинство
населения».
Это бесспорная истина.
Как следует рассуждать, исходя из этой истины? Можно рассуждать по-марксистски,
социалистически; тогда надо взять за основу отношение эксплуатируемых к
эксплуататорам. Можно рассуждать по-либеральному, буржуазно-демократически;
тогда надо взять за основу отношение большинства к меньшинству.
Если рассуждать
по-марксистски, то приходится сказать: эксплуататоры неминуемо превращают
государство (а речь идет о демократии, то есть об одной из форм государства) в
орудие господства своего класса, эксплуататоров, над эксплуатируемыми. Поэтому
и демократическое государство, пока есть эксплуататоры, господствующие над
большинством эксплуатируемых, неизбежно будет демократией для эксплуататоров.
Государство эксплуатируемых должно коренным образом отличаться от такого
государства, должно быть демократией для эксплуатируемых и подавлением
эксплуататоров, а подавление класса означает неравенство этого класса, изъятие
его из «демократии».
Если рассуждать
по-либеральному, то придется сказать: большинство решает, меньшинство
повинуется. Неповинующихся наказывают. Вот и всё3.
Для марксистской теории
государства, которая предполагает классовую точку зрения, диаметрально
противоположную точке зрения буржуазной правовой идеологии, любая демократия –
это классовая диктатура. Буржуазная демократия – это классовая диктатура,
диктатура меньшинства эксплуататоров; пролетарская диктатура – это тоже
классовая диктатура, диктатура огромного большинства рабочего и
эксплуатируемого народа. Устанавливая прямое отношение между государством и
классовой борьбой, мы сохраняем единственный ключ к материалистическому
анализу.
* * *
Давайте вернемся к
словам Ленина, которые я цитировал выше: «власть, стоящая над законом». Значит
ли это, что государственная власть должна существовать без какого-либо закона,
какой-либо организованной правовой системы – и здесь мы должны иметь в виду диктатуру
пролетариата, поскольку, опять-таки, диктатура пролетариата всегда есть
государственная власть, как диктатура буржуазии? Вовсе нет. Наоборот, это
значит, что каждое государство устанавливает свою власть обществу посредством
системы законов, а значит, закон не может быть основанием этой власти. Реальным
основанием может быть только соотношение сил между классами. Им может быть
только соотношение исторических сил, распространяемое на все сферы действия и
вмешательства государства, т.е. на всю жизнь общества, ибо нет сферы социальной
жизни (особенно сферы «приватных» интересов, определенных законом), которая
избегала бы вмешательства государства; поскольку сфера действия государства по
определению универсальна.
В этом месте нужно
разобраться с распространенным «возражением», которое, конечно же, ни в коем
случае не делается просто так, ибо подспудно возвращает точку зрения правовой
идеологии.
Согласно этому
возражению, ленинское определение государства «слишком узкое», поскольку
отождествляет государственную власть с репрессивной функцией, грубым насилием
правящего класса над своим законом. Кроме того, что это возражение совсем не
ново – вопреки тому, что могут себе вообразить, приняв во внимание, что
поскольку это теоретический пересмотр ленинизма, то представляет собой
теоретическое продвижение вперед и «преодоление» позиции Ленина – оно
совершенно абсурдно с марксистской или даже просто материалистической точки
зрения.
В определении Ленина
основной фактор не в репрессиях или репрессивном насилии со стороны
государственного аппарата, о котором мы говорим, и его специальных органов –
полиции, армии, чиновников и т.д. Он не утверждает, что государство действует
только с помощью насилия, а говорит, что государство основывается на
соотношении сил между классами, а не на публичных интересах или всеобщей воле.
Соотношение это само по себе насильственно в том смысле, что оно не
ограничивается каким-либо законом, поскольку лишь на основе соотношения
общественных сил, и в ходе их развития, могут существовать законы и
законодательная система – форма законности, которая, не ставя это насилие под
вопрос, всего лишь легитимирует его.
Я сказал, что это
распространенное возражение совершенно абсурдно, потому что если что-либо верно
по поводу репрессий, например, полицейских репрессий, то именно то, что они не
стоят «над законом». Наоборот, в большинстве случаев они обеспечиваются и
организуются самим законом (законом, который в случае надобности может
создаваться специально для этой цели правящим классом с помощью её законодательных
и юридических государственных аппаратов).
В этой связи стоит напомнить, что
закрытие заводов, отданных «юридической ликвидации», или их простой «перенос» в
другое место, увольнение рабочих, захват судебными приставами собственности
должников, нападения на «незаконные» массовые демонстрации – все эти действия
совершенно законны, во всяком случае в большинстве случаев; тогда как
забастовочные пикеты, которые пытаются преградить путь на завод небастующим или
штрейкбрехерам, захват заводов, организованная оппозиция выселениям из домов
рабочих, опасные для правительства политические демонстрации представляют
собой, выражаясь официальным языком, «препятствованием праву работать»,
«посягательствами на право собственности» или «угрозами общественному порядку»
и являются незаконными. Только вдумайтесь немного в значение этих каждодневных
примеров, чтобы понять слова Ленина: «классовая диктатура это власть, стоящая
над законом». Таким образом, речь не о забвении закона, сведении государственной
власти к её репрессивным функциям, но признание истинного материального
соотношения между государственной властью, законом и репрессиями.
Одновременно вы
увидите, насколько абсурдно представлять буржуазию, и в частности
империалистическую буржуазию нынешних дней, в виде класса, толкаемого историей,
кризисом системы, к «совершению насилия над собственным законом»! Конечно же,
может такое случаться, и на самом деле это иногда происходит, что рабочие, шаг
за шагом защищая себя против эксплуатации, используя в своей борьбе все им
доступные (и законные тоже) средства, преуспевают в использовании (в борьбе
против конкретного нанимателя или конкретного административного решения)
«трещин» и противоречий в существующей законодательной системе, которые не
может устранить даже неустанная работа юристов, добиваются своей борьбой
некоторых благоприятных законных условий. Ни один профсоюз или коммунистический
активист не питает иллюзий по поводу необычайных трудностей, с которыми
сопряжены такие действия, и их неизбежных ограничений, и особенно по поводу
того, что они всегда могут провалиться, если не прибегнуть к определенным
силовым отношениям и поддержке массового давления. Но прежде всего эта
постоянно возобновляемая борьба учит рабочих как раз тому, что господствующий
класс, поскольку ему принадлежит государственная власть, сохраняет весь
контроль ситуации за собой: с точки зрения правящего класса – пока вы не
смешиваете эту точку зрения с моральным сознанием его юристов и мелкобуржуазных
идеологов, – право не является неосязаемым абсолютом. Применяя закон или
позволяя его применять, можно находить в нем лазейку, а значит, всегда нужно
его изменять и приспособлять к потребностям борьбы капиталистического класса и
накоплению капитала. И если этот процесс приспособления нельзя проделать, не
поставив под вопрос конституционную форму (государственные учреждения –
парламентские, судебные, административные), благодаря которым вершится власть
правящего класса, тогда, в таком случае, буржуазия не против совершения
политической «революции»: история Франции от 1830 до 1958 гг. предоставляет
достаточно таких примеров.
Соотношение сил между
классами не может поддерживаться без помощи институционализированной формы
репрессий. Но никакое соотношение сил не может сохраняться с помощью одних
только репрессий или отождествляться с ними. Это было бы совершенно
идеалистическое понятие. Историческое соотношение сил между классами может
основываться только на всей совокупности форм классовой борьбы, продолжаться
или изменяться относительно развития всех форм классовой борьбы. В частности
оно сохраняется в отношениях экономических сил, в которых буржуазия владеет
преимуществом монополии на средства производства и, стало быть, постоянным
контролем и давлением на жизненные и рабочие условия масс. Сохраняется оно и в
отношениях идеологических сил, в которых буржуазия владеет преимуществом
правовой идеологии (включая и то, что Ленин называл «конституционными
иллюзиями» и «суеверным почтением к государству», поддерживаемым буржуазным
правом), преимуществом всей буржуазной идеологии, материализованной в
повседневной работе идеологических государственных аппаратов, в которые
включены сами рабочие.
Таким образом,
ленинское определение не может быть «слишком узким», в том смысле, что будто бы
учитывает только один аспект государственной власти (репрессивный аспект).
Наоборот, оно как раз пытается продемонстрировать, что все аспекты
государственной власти (репрессивные и нерепрессивные, которые собственно не
могут быть разделены) определяются отношением классового господства и делают
вклад в воспроизводство своих политических условий. В этом смысле все функции
государства от начала до конца политические: включая, конечно же,
«экономические» и «идеологические» функции. Но ленинское определение слишком
«узкое», чтобы исключить возможность того, что в классовом обществе какой-либо
аспект государства мог бы избежать сферы классового антагонизма.
На самом деле
разделение «узкого» и «широкого» определения государства – тема довольно
старая, и можно проследить её долгий путь в истории рабочего движения. Её уже
поднимали теоретики социал-демократии против марксистских тезисов о государстве
и диктатуре пролетариата: «Государство, у Маркса и Энгельса, это не государство
в широком смысле, не государство, как орган ведения, представитель общих
интересов общества. Это – государство-власть, государство – орудие господства
одного класса над другим», – писал бельгийский социалист Вандервельде в 1918
году и которого цитирует Ленин4. Необходимость, на которой настаивает Маркс,
свергнуть государственную власть, разрушив буржуазный государственный аппарат,
по всей видимости, исходя из этой перспективы, относилась бы только к
«государству в узком смысле»... Что касается «государства в широком смысле»,
орган ведения и коммунальных услуг, оно не должно быть разрушено, а должно
развиваться: значит, нужно совершить «переход от государства в узком смысле к
государству в широком смысле», организовать «отделение государства, органа
авторитета, и государства, органа ведения, или, употребляя сен-симонистское
выражение, управления людьми от администрирования вещами»5. Ссылка на
сен-симонистский гуманистический технократизм многое объясняет.
К этому же
противопоставлению пришли и наши товарищи, которые поспешно начали искать, уже
после съезда, «теоретические» подпорки для отказа от понятия диктатуры
пролетариата. Вот типичный пример. Франсуа Инкер после XXII съезда ФКП
опубликовал три статьи, где он пишет:
«Во всей истории
марксистско-ленинского рабочего движения были распространены и пересекались два
понимания [sic] понятия государства. (…) «Узкое» понимание: государство – это
репрессивный аппарат, создаваемый правящим классом [sic], отделенным от
социального базиса (производительных отношений), который вмешивается в него
извне (…) «Широкое» понимание: (…) суть государства – организация классового
общества в направлении воспроизводства существующих производственных отношений,
в направлении воспроизводства доминирования господствующего класса. (…) Всё
говорит о том, что «заниматься политикой» для политического персонала
господствующего класса значит преодолевать непосредственные и конкурирующие
интересы отдельных членов буржуазии. Это господство, гегемония проводятся
репрессивными средствами, средствами идеологии, но также средствами
организации, настолько и потому, что сулят услуги, которые, взятые по
отдельности, имеют универсальную потребительскую стоимость. Старые и новые
классики марксизма не обращали достаточно внимания на этот последний аспект6.
(…) Господствующий класс должен представлять свои интересы в универсальных
терминах, (…) строить дороги, школы, больницы, обеспечивать работу судов в
форме правовой системы, которая в целом работает на пользу господствующего
класса [sic], но волей-неволей гарантирует определенную безопасность, порядок,
мир и т.д.»7.
Итак, мы, наконец,
приходим к этой жемчужине этатической идеологии: «Разбить государство – значит
развить демократическое государство с целью заставить его исполнять все
социальные функции»8.
Фактически, если
государство «в широком смысле» нельзя свести к классовому господству, если это
господство действует лишь послесобытийно, толкая и деформируя государство «в
направлении» воспроизводства этого господства, то рано или поздно оно приходит
в противоречие с «потребностями общества», и тогда революционная борьба будет
не борьбой против существующего государства, а на более глубоком уровне борьбой
за государство, за развитие его универсальных функций, борьбой за спасение его
от порочной «мертвой хватки» господствующего класса… Тогда не удивительно, что
определение государства просто-напросто принимает традиционный образ,
предложенный ей буржуазной правовой идеологией. Марксистский тезис утверждает:
поскольку общественные отношения производства являются отношениями эксплуатации
и антагонизма, для их воспроизводства необходим специальный орган, государство;
вот почему поддержка работающего населения, в котором нуждается капитализм, и
условия развития производительных сил, в которых нуждается капитализм, –
включая строительство дорог, школ, больниц, – должны неизбежно принять форму
государства. Но сейчас нам предлагают буржуазный тезис (на ценность которого,
как некоторым кажется, классики марксизма «не обращали достаточно внимания»),
согласно которому государство это нечто другое, чем классовая борьба; и оно
частично (основной своей частью) отделено от борьбы, и это ограничивает область
классовой борьбы (подчиняя ее требованиям «всего» общества). Но пока эта борьба
его ограничивает (сковывает и извращает)9. А значит, если преодолеть эти
границы, оно сможет «свободно» исполнять свои универсальные (демократические)
функции… Но всё это просто-напросто основано на одном фальшивом утверждении:
судя по тому, что общество не может обойтись без государства на основе
существующих производственных отношений, – оно не сможет обойтись без него,
даже когда эти отношения исчезнут! Буржуазная идеология отталкивается от
предположения, будто государство, её государство, вечно, и, не удивительно, это
также её вывод.
Вспомним слова Маркса
из «Коммунистического манифеста»: «Подобно тому, как уничтожение классовой
собственности представляется буржуа уничтожением самого производства, так и
уничтожение классового образования для него равносильно уничтожению образования
вообще»10. Так же исчезновение государства равносильно для него исчезновению
самого общества!
Другими словами,
невозможно на самом деле отделить признание классовой борьбы от признания
классовой природы государства как такового, – из этого следует необходимость
диктатуры пролетариата. Если вы признаете, что государство, учитывая те или
другие её функции, может находиться вне области классовой детерминации, если вы
признаете, что оно должно исполнять обычные «коммунальные услуги» и
представлять интересы всего общества до представления интересов господствующего
класса, что-то другое, а не исторические интересы господствующего класса, тогда
неизбежно следует признать, что эксплуататоры и эксплуатируемые «также» имеют
некоторые общие исторические интересы (например, «национальные»), что их борьба
не определяет всю область общественных отношений, что она сводится к
определенной сфере общественной жизни или может исчезнуть под весом некоторых
более высоких требований. И в довершение всего, это ограничение, а фактически
отказ от классовой точки зрения, проделывается как раз относительно нынешнего
развития государства, исторически представляющего выражение, усиление и
концентрацию власти господствующего класса, одновременно с развитием
империализма и отягчением его противоречий.
Я только что говорил о
классовых интересах буржуазии в целом. На самом деле буржуазия как класс имеет
только один главный, объединяющий её интерес. Кроме этого интереса, всё
разделяет её. Этот интерес заключается в сохранении и расширении эксплуатации
наемного труда. Таким образом, можно легко понять, что подразумевали Маркс и
Энгельс под словами о государственной власти: государственная власть может
принадлежать только одному классу, потому что корни её – в антагонизме между
классами, в непримиримом характере этого антагонизма. Более того, в
воспроизводстве всех условий этого антагонизма. Нет «третьего пути» между
расширением этой эксплуатации, за которую борется буржуазия, поскольку от этого
зависит само её существование, и борьбой пролетариата за упразднение
эксплуатации. Нет никакой возможности примирения этих двух соотнесенных
исторических тенденций. Маркс и Ленин всегда старались доказать следующее:
основа мелкобуржуазной идеологии государства – и это верно, даже когда она
проникает в социализм и организации рабочего класса – это идея, согласно
которой государство представляет на собственном особом уровне место примирения
классовой борьбы между эксплуататорами и эксплуатируемыми. И ключевая идея пролетарской
концепции государства (совершенно неприемлемая для буржуазной и особенно
мелкобуржуазной идеологии) состоит в том, что государство происходит из
непримиримого, антагонистического характера классовой борьбы и является
инструментом господствующего класса в этой борьбе. Историческое существование
государства непосредственно связано с существованием классовой борьбы, даже и
особенно тогда, когда пытается исполнять «всеобщие общественные функции», либо
экономические, либо культурные; ибо эти всеобщие функции необходимым образом
подчинены интересам господствующего класса и становятся средством его
господства. Чем более важными и разнообразными становятся эти функции, тем
более эта характеристика государства как инструмента классового господства
выходит на передний план.
Исчез ли пролетариат?
Давайте подойдем к
вопросу иначе. «Границы» классовой борьбы устанавливаются самой классовой
борьбой, материальными средствами, которые она предлагает эксплуатируемым
массам для организации и мобилизации их сил. Нужно прояснить одну вещь: если
классовая борьба угасает, это не значит, что антагонистические классовые
интересы пришли к примирению или конфликт между ними был снят. Наоборот, это
значит, что в процессе борьбы пролетариатом было установлено некое соотношение
сил. Если взять только один пример, вызвавший в свое время дискуссии внутри
рабочего движения и потребовавший особого внимания или вмешательства со стороны
коммунистов: избрание представителей рабочих в государственные органы
(парламент, муниципальные советы) это показатель роста их силы, и помогает им в
борьбе; кто-то среди прочих хотел бы подтолкнуть эту борьбу дальше; но это,
конечно же, не предполагает, что рабочие таким образом захватывают последнюю
часть государства, как будто государственную власть можно разделить на
несколько частей, разделённых между классами пропорционально их политической
силе, а стало быть, перестает абсолютно принадлежать господствующему классу.
Опыт самой борьбы, при условии, что этот опыт последовательно развивается,
неизбежно ведет к признанию государственной власти как инструмента
господствующего класса, к тому, что Маркс называл классовой диктатурой11.
Если государственная
власть является диктатурой одного класса, в том смысле, который я обозначил
ранее, она должна быть или диктатурой буржуазии или диктатурой пролетариата,
которые в тенденции составляют два класса современного общества, производимых и
воспроизводимых развитием капитализма. Классовое государство, диктатура
буржуазии, диктатура пролетариата – это три понятия, представляющих моменты
одного антагонистического процесса. Опять же, это демонстрирует нынешняя
дискуссия, ибо, как мы видели, отказ от диктатуры пролетариата, самой логикой
идеологического размышления, сразу приводит к уклонению, разбавлению и,
наконец, пересмотру идеи диктатуры буржуазии, а значит, и государства как
классового инструмента. Итак, можно видеть, почему понятие диктатуры
пролетариата неотъемлемо от марксистской теории государства и классовой борьбы;
отнимите это у нее – и рухнет всё остальное!
Пролетарская революция
есть полное изменение существующего соотношения общественных сил, установление
в ходе борьбы нового соотношения сил, противоположного предыдущему.
Представить, будто это изменение может принять какую-либо иную форму, чем
диктатура пролетариата, значит предположить, что в истории существует
противостоящая буржуазии иная антагонистическая сила, чем пролетариат,
независимая от пролетариата «третья сила», способная объединить рабочих против
капитала. Это всё более невероятное чудо, эта «третья сила», является
спасительницей, которую мелкобуржуазная идеология давно ждала, чтобы избежать
классового антагонизма, в котором она себя чувствует истощенной; она
«открывает» эту силу в крестьянстве, интеллектуалах, технических специалистах и
технократах, «новом рабочем классе» и даже (ультралевый или полуанархистский вариант)
«субпролетариате» и т.д. Всё это предполагает, вопреки всему историческому
опыту рабочего движения, что помимо буржуазной и пролетарской идеологии, внутри
общества, «преодолевающего» конфликт между ними, должна возникнуть «другая»
идеология. В конце концов, это предлагает идею, будто капиталистическая
эксплуатация должна исчезнуть иначе, чем путём исчезновения наемного труда, а
значит, любого классового разделения в обществе. Но тот, кто в это верит, как
подчеркивал Ленин, должен перестать называться марксистом!
Я знаю, какое здесь
выдвинут возражение: представляя антагонизм между буржуазией и пролетариатом
как абсолютный, неизбежный и неминуемый (тогда как сам капитализм существует и
развивается), я отрицаю реальность истории, представляя этот антагонизм как
неизменный. Разве «факты» не доказывают, что нынешняя буржуазия довольно таки
отличается от своих предшественников, что нынешний рабочий класс уже не тот по
структуре и социальному статусу по сравнению с тем, о котором писал Маркс (или
о котором нам кажется, что писал Маркс)? Может, я просто, из любви к самому
понятию, отказываюсь принять следствия этих «фактов»? Проблема этого
возражения, которое предполагает, что сразу же разрушает собственную ценность,
в том, что оно основывается на полнейшем непонимании марксистской теории и её
диалектического характера. Теория Маркса не основывается на определении
какой-либо разновидности «чистого» пролетариата (выступающего против «чистой»
буржуазии): не существует «чистого» пролетариата, нет «чистой» революции, нет
«чистого» коммунизма. Эта теория не зависит от картины общественных классов с
застывшими характеристиками той или иной эпохи (девятнадцатый век, начало
двадцатого и т.д.). И по той простой причине, что предмет марксистской теории
не в том, чтобы нарисовать такую картину, чем могут заниматься социологи, но
анализировать антагонизм как таковой, открывать тенденции и законы его
развития, историческую его трансформацию и, стало быть, объяснять необходимость
этих трансформаций в структуре общественных классов, непрестанно
устанавливаемых развитием капитала. Вспомним, что писал Маркс в
«Коммунистическом манифесте»: в отличие от предыдущих способов производства,
капитализм «революционен», постоянно разрушает общественные отношения, включая
и те, что создал он сам.
Теперь можно видеть,
почему неправильно смешивать абсолютный характер антагонизма между классами (в
чем корень всего вопроса) с идеей о неизменности общественных классов, идеей,
которую можно триумфально «разоблачить с помощью фактов»; это смешение на самом
деле приводит к отрицанию антагонизма между классами, к его постепенному
угасанию, и, как следствие, отбрасыванию потребности революционного разрыва с
капитализмом. Точно так же, как в других обстоятельствах, изменение в области
естественных наук позволило идеалистической философии объявить об «исчезновении
материи», мы столкнулись с ситуацией, при которой нам объясняют, что классы
исчезают; больше нет «буржуазии» в точном смысле этого слова, нет
«пролетариата», в точном смысле. Нам говорят, что власть принадлежит не
буржуазии как классу, а нескольким семьям или, скорее, двум или трём десяткам
людей, руководителям крупных монополистических групп; то есть она - нигде или,
скорее, в простой, политико-экономической системе, которая влияет на людей, на
народ благодаря отсталости их политического сознания! Противоположностью
капиталистической системе выступает больше не пролетариат, а каждый или почти
каждый, потому что почти каждый в том или ином смысле принадлежит к рабочим!
Пролетариат теперь интерпретируют просто как одну категорию рабочих среди других12.
Факты (поскольку их уже
упоминали) совершенно другие. Они показывают, что с развитием капитализма, и
особенно нынешнего империализма, антагонизм становится глубже и постепенно
расширяется на все области мира, оставляя общественным классам очень узкое поле
для маневра, оставшееся от прошлого в их попытке получить экономическую и
политическую независимость. Возрастает централизация государственной власти
буржуазии и её зависимость по отношению к пролетариату в процессе накопления
капитала. Происходит неизбежное превращение все больших и больших масс
работающих людей в пролетариев, даже если иногда этот процесс и замедляется при
столкновении с историческими препятствиями.
Конечно, история
капитализма свидетельствует о непрерывном развитии реального отношения, в
котором различные части буржуазии выступают за государственную власть своего
класса. Эволюционирует подбор служащего персонала, гарантирующего власть на
практике с помощью государственного аппарата. Что еще более важно,
эволюционируют способы, которыми государственная политика поддерживает интересы
тех или иных частей буржуазии. Но это совершенно не значит, что государственная
власть перестает быть государственной властью всей буржуазии. Это было бы
противоречием в терминах и фактически привело бы к краху государственной власти
(что может произойти в революционной ситуации, при условии, что пролетариат и
его союзники знают, как её использовать). Государственная власть с
необходимостью «монополизирована» теми, кому она принадлежит исторически, но она
может быть монополизирована только общественным классом.
Фактически, в каждой
эпохе истории капитализма существует глубокое неравенство между разными частями
господствующего класса, даже если оно выражено в компромиссах и шаткой рабочей
организации. Всегда существует часть, которая должна, для сохранения власти
государственного аппарата, играть на практике «роль авангарда», используя
государственный аппарат в свою пользу, часть, чья гегемония является условием
доминирования всего господствующего класса в целом. Причина этого – и это
подводит нас к сути вопроса – в том, что государственная власть не имеет
исторической автономии: она не является собственным источником. В конечном
счете она происходит от классовой власти в области материального производства,
от апроприации средств производства и эксплуатации. Вот почему в
империалистическую эпоху монополистический капитал является доминантным в
государстве и изменяет инструменты государственной «экономической политики» для
того, чтобы усилить свою доминантную позицию. Но она остается доминантной
только потому, что силой и материальным принуждением утверждает себя как
представитель классовых интересов всей буржуазии.
Важное следствие в
отношении пролетарской революции и диктатуры пролетариата в том, что буржуазия
как класс не однородна; она пронизана – а сегодня еще больше как никогда –
множеством противоречивых интересов; некоторые из них глубоко укоренены, что
настраивает крупную монопольную буржуазию против средней капиталистической
буржуазии и производительной или интеллектуальной мелкой буржуазии
собственников и служащих. Факт в том, что буржуазия владеет властью, которая
позволяет ей преодолевать эти противоречия, обязывая среднюю и мелкую буржуазию
признавать гегемонию крупного и промышленного капитала. Пока буржуазии как
классу принадлежит государственная власть, очень трудно или даже невозможно
вызвать длительные расколы внутри буржуазии, чтобы окончательно отделить
крупную буржуазию и объединить мелкую буржуазию и пролетариат в одно
революционное целое. В любом случае очевидно, что для этой цели недостаточно
изменить правительство, не затрагивая структуру государства; исторический опыт
показывает, что любое правительство, нравится ему это или нет, всегда подчинено
соотношению классовых сил; оно не возвышается над государственным аппаратом,
частью которого оно является, а занимает подчиненное к этому аппарату
положение. «Аппарат государственной власти», как иногда говорил Ленин, не
занимает внешнее положение по отношению ко всей борьбе господствующего класса,
и это тем более верно, чем централизованней и авторитарнее становится его
характер. Хотя по виду правительство возвышается на «верхушке» государственной
иерархии, оно находится в зависимости от своей власти над этим аппаратом, оно
бессильно против него, его «авторитет» ничего не значит. То, что в
правительстве находятся представители рабочих, может представлять важный момент
в политической борьбе, но это не значит, что пролетариат вместе с другими
эксплуатируемыми людьми обладает властью. Французы, которые жили во времена
правительства Народного Фронта 1936 года и времен Освобождения, в этой связи
припомнят не только тогдашние победы, но и то, что мы должны принять (чтобы
вынести объективный урок) как факт: они были побеждены, поскольку были
неспособны продвинуться от народного правительства, действующего в пользу
рабочих и поддерживая их требования, к революционному захвату государственной
власти. И если мы вспомним историю других стран, примеры чилийского «Народного
единства» или португальского «Движения вооруженных сил», – все они напоминают о
существовании критического порога, до преодоления которого все достигнутые
борьбой масс победы, какими бы героическими они ни были и как бы много их ни
было, могут быть повернуты вспять, если не хуже. Этот же урок необходимо
извлечь и из Русской революции.
* * *
Теперь мы можем
вернуться к вопросу пролетариата. Если классовая структура буржуазии
исторически изменяется вместе с накоплением и концентрацией капитала, расширяя
свое влияние на всё общество, то пролетариат не стоит неизменно в стороне этого
процесса. Всё это время он преобразуется. Его ядро было создано развитием
мануфактуры и первыми промышленными революциями. Фактически, историческая
тенденция к диктатуре пролетариата никогда не стала бы реальностью без этой
трансформации пролетариата. В свою очередь, практический опыт революций 1848-50
гг. позволил Марксу поставить проблему пролетарской власти: «Мы говорим
рабочим: если вы хотите изменить условия и быть способными к управлению, вам
нужно пройти пятнадцать, двадцать или пятьдесят лет гражданской войны»13. Как
только ставится проблема диктатуры пролетариата, нужно дать историческое (и
диалектическое) определение пролетариата.
Дать историческое определение
классам и, в частности, пролетариату, не значит дать социологическую дефеницию,
структуру, в которой классифицированы индивиды (даже такую структуру, где
«экономические», «политические» и «идеологические» критерии собраны вместе), а
потом приложить эту дефиницию к последующим «историческим данным». Необходимо
нечто совершенно другое; нужно изучить процессы их становления и утверждения в
качестве классов и их отношения в исторической борьбе за государственную
власть. «А всякая классовая борьба есть борьба политическая», – писал Маркс в
«Коммунистическом манифесте», – что не значит, будто она выражается только
политическим языком; скорее, формирование антагонистических классов является
следствием самой борьбы, в которой вопрос кому принадлежит власть с самого
начала уже поставлен как главная задача. Нельзя изучать «поляризацию» общества
на два антагонистических класса отдельно от исторической борьбы за
государственную власть.
Пролетариат не есть
однородная, неизменная группа, судьба которой четко определена раз и навсегда.
Он является историческим результатом непрекращающегося процесса, в котором он
устанавливается, и который выступает обратной стороной процесса накопления
капитала. Это неравномерный и противоречивый процесс, но в конечном итоге он
необратим.
Нужно ли напоминать о
материальных основаниях этого исторического непрерывного процесса? Это развитие
рабочего класса в сфере производства, к тому же индивидуального и семейного
производства. Это концентрация рабочих на больших предприятиях под влиянием
концентрации капитала, а значит, подчинение рабочей силы «машинной системе», в
которой отношения эксплуатации, отныне необратимые для каждого индивида,
принимают материальную форму. Таким образом, это формирование «коллективного
рабочего» крупного капиталистического предприятия, чья производительность
беспрестанно возрастает в ритме технологических революций, тогда как сами они
становятся разнообразными средствами выкачивания его рабочей силы, гарантирующими
широкомасштабное накопление капитала. Также это тенденция к расширению промышленных
форм эксплуатации рабочей силы на другие обрасти общественного труда, – или
«производительного» (чтобы прямо увеличить прибавочную стоимость – сельское
хозяйство, транспорт), или «непроизводительного» (чтобы свести к минимуму
«невидимые затраты» капиталистического производства – торговля, банковое дело,
государственное и частное управление, но также образование, здравоохранение и
т.д.). Таким образом, на социальном уровне, это сведение индивидуального
потребления рабочих к простому воспроизводству рабочей силы в данных
исторических и национальных условиях – не исключая форму «массового
потребления», т.е. вынужденного потребления, в котором потребности
воспроизводства капитала определяют не только количество, но и «качество»
средств потребления, необходимых для воспроизводства рабочей силы. Наконец, это
установление резервной армии труда, развиваемой и поддерживаемой относительной
перенаселенностью, предоставленной капиталу периодической безработицей,
разорением мелких ремесленников, колониализмом и неоколониализмом.
Все эти элементы не
работают одинаково, хотя и связаны в один механизм, являясь историческим
следствием одного производственного отношения. Однако не утратили ли они своего
значения в империалистическую эпоху, в которую мы живем? Не переживаем ли мы
громадный скачек вперед в непрерывном процессе становления пролетариата,
процессе, каждый пик которого обозначен очередным «кризисом» и
«реструктуризацией» капитала? И тем более в такой стране как Франция,
принадлежность которой к силам империализма, с её обширными колониальными
владениями, позволяла длительное время задерживать и ограничивать этот процесс
и таким образом поддерживать на плаву мелкую буржуазию (которая, несмотря на
свою многочисленность и экономическую «неэффективность», необходима капиталу по
политически мотивам). необходима). Не сталкиваемся ли мы с разрывом в
традиционной системе сдержек и противовесов и резким ускорением перехода этих
групп в ряды пролетариата?
Тем не менее, этот
процесс не ведет автоматически к становлению пролетариата в качестве
независимого класса или, скорее, он ведет к этому только через взаимодействие
противоречий, присущих его тенденциознному закону. Поэтому нельзя представлять
пролетариат «ядром» всего рабочего народа, ядром, не затронутым этими противоречиями.
Эксплуатация рабочего класса сохраняется и благодаря конкуренции между
рабочими, без которой не было бы класса намного труда; это объясняет сущностную
роль промышленной резервной армии труда в капиталистическом способе
производства. В каждую новую эпоху эта конкуренция принимает новые формы,
зависящие от успехов капиталистического класса в классовой борьбе
(концентрация, промышленная революция, выброшенные на свалку квалифицированные
рабочие), но также от самих рабочих (насколько скоро они объединятся против
капитала, чтобы защитить свои трудовые и жизненные условия). Империализм
усиливает эту конкуренцию. В области производства новые технологические
революции и «научная» организация труда, ставшая возможной благодаря
монополистической концентрации, полностью изменяет систему квалификации и в
конце концов углубляет разделение между физическим и умственным трудом. В то же
время служащие и специалисты отбрасываются в ряды пролетариата; также мы видим
формирование новой «рабочей аристократии». Эти перегородки внутри класса
усложняются и усиливаются под влиянием методов, применяемых капиталом для
эксплуатации мирового рынка рабочей силы. Сейчас экспортируются целые
предприятия в «недоразвитые страны» или импортируются целые промышленные армии
изолированных и сверхэксплуатированных рабочих-иммигрантов. Говорить о
пролетариате значит также принимать во внимание поддерживаемую капитализмом
разобщенность среди рабочих.
Но также это значит
принимать во внимание борьбу этих людей против таких разделений, борьбу экономическую
и политическую, которая, как борьба экономическая, как таковая уже есть
решающее политическое явление в масштабе всей истории, потому что её первейшей
задачей и главным результатом является преодоление внутренних разделений,
объединение эксплуатированных масс против капитала, короче, создание
антагонистичного буржуазии класса. Существование организаций рабочего класса,
профсоюзов и политических организаций и их переход от корпоративной к классовой
точке зрения, от сект к массовым организациям, от реформизма к революционным
позициям – это вещи, которые не возникают после того, как пролетариат уже
сформировался, – наоборот, они сами являются моментами в его становлении как
класса; моментами, оказывающими непосредственное влияние на условия эксплуатации
и приводящими население в ряды пролетариата. Буржуазия должна учитывать эти
факторы и находить новые способы борьбы, более эффективные чем те, что
используются против отдельных индивидов, большого их числа или «большинства»
индивидов.
Итак, определение пролетариата
в соответствии с его полным историческим понятием прямиком ведет к двум важным
для нас выводам.
Первое: развитие
государственной власти буржуазии, усиление её материальных средств
вмешательства и возрастающее использование такого вмешательства совершенно не
есть следствие простых технических и экономических требований, не есть
неизбежное развитие политической власти в целом, но прямая функция
исторического становления пролетариата как класса. Государство
империалистической эпохи не есть продукт классового антагонизма, встроенный в
капиталистические производственные отношения с самого начала: это государство
эпохи революций и контрреволюций; оно организовано как государство превентивной
контрреволюции.
Второе: процесс
становления пролетариата как класса является, по той основной причине, о
которой мы говорили выше, незавершенным процессом, находящимся в
противодействии с побуждающим его к активности капитализмом. Этот процесс
нельзя привести к завершению без пролетарской революции: пролетариат может
завершить свое становление в качестве класса лишь тогда, когда ему удастся
стать господствующим классом посредством диктатуры пролетариата. Это
предполагает, что диктатура пролетариата создаст ситуацию, противоречивую в
новом смысле: ситуацию, в которой пролетариат сможет наконец преодолеть
внутренние перегородки и сформироваться в класс. Одновременно с этим
пролетариат начнет движение к тому, чтобы вообще перестать быть классом. И это
движение зайдет тем дальше, чем меньше он будет подвергаться эксплуатации.
Таким образом, мы можем понять, почему, как мы теперь видим, аргументы о
диктатуре пролетариата непосредственно предполагают аргументы о пролетариате
как таковом, и почему отказ от понятия диктатуры пролетариата сразу же
заставляет понятие пролетариата «исчезнуть». Круг замкнулся: рабочие, если они
не составляют пролетариат, не могут обладать властью как класс; им просто нужно
государство для обеспечения своих потребностей. Это красивая мечта, но, к
сожалению, это всего лишь мечта.
Примечания
1. Кауцкий выдвинул ряд
аргументов в доказательство того, что термин «классовая диктатура» не нужно
понимать «в прямом смысле», потому что класс как таковой править не может…
Следовательно, «по определению», любая диктатура есть власть меньшинства, а
идея диктатуры большинства – противоречие в терминах. Ленин, отказываясь
смешивать правительство, которое только одно из её орудий, с государственной
властью, доказал в 1903 году (в «К деревенской бедноте»), что при царской автократии
власть принадлежит не царю и не «всемогущим» чиновникам, а классу крупных
землевладельцев. Нет «личной власти», ни власти Жискара д’Эстена, ни власти
Жака Ширака, ни власти боссов двадцати пяти крупнейших капиталистических
монополий! Так как эта «личная власть» – всего лишь политическое выражение
власти буржуазии, т.е.её диктатуры.
2. Ленин В.И.
«Пролетарская революция и ренегат Кауцкий» // ПСС. – Т. 37. – С. 245.
3. Там же. – С.
259–260.
4. Там же.
5. Там же. – С. 337.
6. Отметим, с какой
элегантностью автор мастерит и отмеряет «узкое» понятие классиков, которое он
использует для того, чтобы потом триумфально ввести аргумент о его
«расширении».
7. F. Hincker, in La Nouvelle Critique, April 1976, p. 8.
8. Ibid., p. 9.
9. Есть
оппортунистический вариант: утверждение об «удавке частных интересов» на шее у
государства, о «злоупотреблении» публичной властью в личных интересах. Отсюда
лозунг: давайте бороться за как можно скорейшее возвращение государству его
свободы и универсальности!
10. Маркс К., Энгельс
Ф., «Манифест Коммунистической партии» // Избранные произведения. 1983. В 3-х
т. Т. 1. – С. 122.
11.Коммунисты потратили
немало времени, выступая с критикой против мифа такой «оппозиционности», чтобы
в конце концов самим попасться в эту ловушку.
12.Легко оценить
серьезность и солидность теории, которая, отбросив все атрибуты рабочего
класса, делающие из него потенциальный господствующий класс, продолжает
говорить о нем как о господствующем классе.
13. См.: Маркс К.,
Энгельс Ф. Обращение Центрального комитета к Союзу коммунистов. Сентябрь 1850.
Перевод Андрей Репа
Комментариев нет:
Отправить комментарий