Дэвид Харви. Антикапиталистическая политика во время пандемии COVID-19

Существующая модель накопления, как мне виделось, уже имела большие проблемы. Протестные движения... фокусировались на критике доминирующего экономического курса. Неолиберализм всё больше опирается на фиктивный капитал, значительное расширение денежной массы и создание долга, сталкиваясь с проблемой недостаточного спроса на сбыт продукции, которую способен производить. И как же монетаристская модель, с её усыхающей легитимностью и хрупким здоровьем, сможет пережить неизбежные, видимо, последствия пандемии? 

Разбирая и анализируя ежедневный поток новостей, я хочу понять, что происходит на фоне двух разных, но сходных моделей того, как работает капитализм. Первый уровень – картографирование внутренних противоречий оборота и накопления капитала, того как денежная стоимость проходит через разные «моменты» (как их называет Маркс) производства, реализации (потребления), распределения и реинвестирования в поисках прибыли. Эта модель капиталистической экономики – спираль бесконечного роста и экспансии. Она становится сложнее по мере прохождения, например, через призму геополитического соперничества, неравномерного географического развития, финансовых институтов, государственной политики, технологической реконфигурации и непрерывно изменяющейся системы разделения труда и социальных отношений.

Я представляю эту модель как включенную, однако в более широкий контекст социального воспроизводства (в домашних хозяйствах и общинах), непрерывной и постоянно развивающейся метаболической связи с природой (в том числе со “второй природой” урбанизации и антропогенной среды) и всеми видами культурных и научных, религиозных и условных социальных образований, которые люди обычно создают в пространстве и времени. Эти последние “моменты” включают активное выражение человеческих желаний, потребностей и мечтаний, жажду знаний и смыслов, а также эволюционирующее стремление к реализации на фоне меняющихся институциональных механизмов, политических споров и идеологических конфронтаций. Потери, поражения, разочарования и отчуждение — все это происходило в мире, характеризующемся заметным географическим, культурным, социальным и политическим разнообразием. На этой второй модели основывается, если можно так выразиться, мое рабочее понимание глобального капитализма как особенного социального формирования, в то время как первая модель  указывает на противоречия внутри экономического двигателя, обеспечивающего энергией это социальное формирование по определенным путям его исторической и географической эволюции.

Когда 26 января 2020-го я впервые прочел о коронавирусе, распространяющемся в Китае, то сразу подумал о глобальных последствиях для темпов накопления капитала. Из своих исследований экономической модели я знал, что блокирование и нарушение непрерывности потоков капитала приведет к девальвации и, если таковая станет повсеместным и серьёзным явлением, это будет означать начало серии кризисов. Я также хорошо понимал, что КНР является второй экономикой на планете, спасшей мировой капитализм в кризисный период 2008-2009 гг., и что любой удар по её экономике будет иметь серьёзные последствия для экономики глобальной, которая и без того находится в плачевном состоянии. Существующая модель накопления, как мне виделось, уже имела большие проблемы. Протестные движения возникали от Сантьяго до Бейрута и многие из них фокусировались на критике доминирующего экономического курса. Неолиберализм всё больше опирается на фиктивный капитал, значительное расширение денежной массы и создание долга, сталкиваясь с проблемой недостаточного спроса на сбыт продукции, которую способен производить. И как же монетаристская модель, с её усыхающей легитимностью и хрупким здоровьем, сможет пережить неизбежные, видимо, последствия пандемии? Зависит это в значительной степени от того, как долго может продолжаться процесс дестабилизации. Как отметил Маркс, девальвация происходит не потому, что товары не могут быть проданы, а потому, что они не могут быть проданы в срок.

Я давно отрицаю идею “природы” отдельной от культуры, экономики и повседневной жизни. У меня скорее диалектический и реляционный взгляд на метаболическое взаимодействие человека с природой. Капитал изменяет экологические условия своего собственного воспроизводства, но делает это в контексте непредвиденных последствий (например, изменения климата) и на фоне независимых эволюционных сил, постоянно изменяющих условия окружающей среды. С этой точки зрения нет такой вещи, как подлинное стихийное бедствие. Бесспорно, вирусы постоянно мутируют. Но обстоятельства, при которых мутации становятся опасными для жизни, зависят от действий человека.

Тут стоит отметить два важных аспекта. Во-первых, благоприятные экологические условия повышают вероятность более сильных мутаций. Например, можно ожидать, что этому будут способствовать быстрые изменения среды обитания, также интенсивные или неустойчивые системы продовольственного снабжения во влажных субтропиках. Такие системы существуют во многих местах, включая Китай к югу от Янцзы и Юго-Восточную Азию. Во-вторых, условия, способствующие быстрой передаче через контакты с носителями, сильно различаются. Население с высокой плотностью — в группе риска. Хорошо известно, что эпидемии кори, например, процветают лишь в крупных городских локациях, но быстро исчезают в малонаселенных районах. То, как люди взаимодействуют друг с другом, передвигаются, соблюдают дисциплину или забывают мыть руки, влияет на передачу болезни. В своё время атипичная пневмония, птичий и свиной грипп, по-видимому, появились в Китае или Юго-Восточной Азии. В прошлом году Китай также серьезно пострадал от чумы свиней, что привело к массовому забою животных и росту цен на их мясо. Это сказано не в упрек Китаю. Есть много других мест, где высоки экологические риски для вирусной мутации и распространения. Испанский грипп 1918 года, возможно, пришёл из Канзаса. Африка, вероятно, инкубировала ВИЧ/СПИД и конечно, взрастила лихорадки Западного Нила и Эболу, в то время как лихорадка денге процветает в Латинской Америке. Однако экономические и демографические последствия распространения этого вируса зависят от ранее существовавших трещин и уязвимостей в рамках господствующей экономической модели.

Я не слишком удивился, что COVID-19 был первоначально выявлен в Ухане (хотя происходит ли он оттуда — неизвестно). Было очевидно, что локальные эффекты будут существенными и учитывая, что это был серьезный производственный центр, были весьма вероятны глобальные экономические последствия (хотя я и понятия не имел о масштабе). Главный вопрос заключался в том, как может происходить заражение и распространение и как долго это будет продолжаться (до тех пор, пока не будет найдена вакцина). Предыдущий опыт показал, что невозможность пресечь распространение новых заболеваний — одна из отрицательных сторон усиливающейся глобализации.

Мы живем во взаимосвязанном мире, в котором многие путешествуют. Cети человеческого взаимодействия для потенциального распространения вируса открыты и масштабны. Опасность (экономическая и демографическая) заключалась в том, что дестабилизация могла бы продолжаться год или более.

Невзирая на то, что сразу же после появления первых новостей на мировых фондовых рынках произошел спад, за ним, — как это ни удивительно, — последовал месяц или более, когда рынки достигли новых высоких показателей. Новости явно указывали нам, что с бизнесом везде все нормально, кроме Китая. Казалось, нас ожидает повторение атипичной пневмонии, которая была довольно быстро сдержана, хотя и давала высокий уровень смертности, создавая ненужную (в ретроспективе) панику на финансовых рынках. Когда появился СOVID-19, преобладающей реакцией была попытка изобразить его как очередной SARS, но создающий избыточную паранойю. Тот факт, что эпидемия свирепствовала в Китае, который быстро и беспощадно пытался сдержать ее последствия, также привел к тому, что остальной мир ошибочно рассматривал эти проблемы как происходящие “там”, то есть вне поля зрения и размышлений (что сопровождалось тревожными признаками синофобии в некоторых частях мира). Скачок цен, который вирус ввел в историю триумфального экономического роста Китая, был встречен даже ликованием в определенных кругах трамповской администрации.

Однако стали появляться сообщения о перебоях в мировых производственных цепочках, проходящих через Ухань. Они в значительной степени игнорировались или рассматривались как проблемы конкретных товарных позиций или корпораций (например, Apple). Девальвация носила локальный и специфический, а не системный характер. Признаки падения потребительского спроса были также сведены к минимуму, несмотря на то, что корпорации вроде McDonalds и Starbucks, проводившие крупные операции на внутреннем рынке Китая, были вынуждены временно прекратить работу. То, что китайский Новый Год совпал со вспышкой вируса, маскировало последствия на протяжении всего января. Самоуспокоенность такого ответа была абсолютно неуместной.

Первые сообщения о международном распространении вируса были редкими и эпизодическими — серьезные вспышки в Южной Корее и в некоторых других очагах, таких, как Иран. Первую бурную реакцию вызвала итальянская вспышка. Обвал фондового рынка, начавшийся в середине февраля несколько колебался, но к середине марта привел к чистой девальвации почти до 30% на фондовых рынках во всем мире.

Экспоненциальный рост количества заражений вызвал множество часто непоследовательных, а иногда и паникёрских реакций. Президент Трамп выступил в роли короля Кнуда перед лицом потенциального роста заболеваемости и смертности. Некоторые ответные меры носили весьма странный характер. Снижение процентных ставок в Федеральной резервной системе в условиях эпидемии вируса казалось неуместным, даже когда было признано, что этот шаг направлен на смягчение воздействия на рынок, а не на сдерживание эпидемии. Государственные органы и медицинские службы практически повсеместно не справлялись со своими обязанностями. Сорок лет неолиберализма в Северной, Южной Америке и Европе сделали общество совершенно незащищенным и плохо подготовленным к такому кризису в области здравоохранения, даже несмотря на то, что предыдущие  тревожные предупреждения атипичной пневмонии и Эболы дали убедительные уроки того, что необходимо сделать. Во многих частях так называемого цивилизованного мира, местные органы власти и правительства штатов/регионов, которые неизменно формируют передовую линию обороны в чрезвычайных ситуациях, были лишены финансирования из-за политики жесткой экономии, направленной на снижение налогов и субсидии для корпораций и богатых.

Крупные фармацевтические корпорации мало или вовсе не заинтересованы в нерентабельных исследованиях инфекционных заболеваний (таких, как весь класс коронавирусов, которые были хорошо известны с 1960-х годов). Они редко инвестируют в профилактику. Им нравится разрабатывать лекарства. Чем больше мы болеем, тем больше они зарабатывают. Профилактика не способствует росту стоимости акций. Она может даже уменьшить эту стоимость. Бизнес-модель, применявшаяся в сфере общественного здравоохранения, устраняла дополнительные мощности, которые потребовались бы в чрезвычайных ситуациях. Профилактика вообще не является привлекательной областью работы, которая оправдывала бы партнерство между государственным и частным секторами. Президент Трамп урезал бюджет Центра по борьбе с заболеваниями и распустил рабочую группу по пандемиям в Совете национальной безопасности равно так же, как сократил всё финансирование исследований, в том числе по проблеме изменения климата. Если бы я хотел впасть в антропоморфизм и прибегнуть к метафорам, я бы заключил, что COVID-19 – это месть природы за более чем 40 лет грубого и жестокого обращения, нерегулируемой неолиберальной эксплуатации.

Возможно, симптомом является то, что наименее неолиберальные страны – Китай, Южная Корея, Тайвань, Сингапур – до сих пор справляются с пандемией лучше, чем это делала Италия, но пример Ирана опроверг бы этот аргумент как универсальный. Хотя имелось много свидетельств того, что Китай довольно плохо справлялся с атипичной пневмонией при большом количестве первоначальных разногласий и отрицаний, на этот раз председатель Си быстро перешел к установлению прозрачности – как в отчетности, так и в тестировании, как это сделала Южная Корея. Несмотря на это, в Китае было потеряно драгоценное время (всего лишь несколько дней оказались решающими).

Примечательным в Китае, однако, было то, что удалось ограничить распространение эпидемии провинцией Хубэй, в центре которой находится Ухань. Эпидемия не распространилась столь же сильно в Пекин, на запад и даже дальше на юг. К концу марта Китай объявил о том, что новые случаи заболевания в провинции не выявлены, а Volvo объявили, что они возвращаются к нормальному производству автомобилей, когда вся остальная мировая автомобильная промышленность закрывалась. Меры принятые для ограничения распространения вируса в географическом плане носят всеобъемлющий и ограничительный характер (как и должно быть). Их будет трудно воспроизвести в других местах по политическим, экономическим и культурным причинам. Сообщения из Китая свидетельствуют о том, что политические и здравоохранительные меры были чем угодно, но не заботой. Кроме того, Китай и Сингапур настолько мобилизовали возможности персонального наблюдения, что оно стало агрессивным и авторитарным. Однако эти меры были чрезвычайно эффективными в целом, а ведь если бы контрмеры были приняты всего на несколько дней раньше, многих случаев смерти можно было бы избежать – это со всей очевидностью следует из приводимых моделей вирусного распространения. Важная информация: в любом экспоненциальном процессе роста существует переломный момент, после которого растущая масса полностью выходит из-под контроля (здесь еще раз обратите внимание на значение массы по отношению к скорости). Тот факт, что Трамп мешкал так много недель, почти наверняка обойдётся стране множеством человеческих жизней.

Сейчас экономические последствия выходят из под контроля во всём мире. Сбои в работе производственно-сбытовых цепочек корпораций и в некоторых секторах оказались более системными и существенными, чем первоначально предполагалось. В долгосрочной перспективе это может привести к их сокращению или диверсификации при одновременном переходе к менее трудоёмким формам производства (с колоссальными последствиями для занятости) и к более широкому использованию производственных систем с искусственным интеллектом. Перебои в этой сфере влекут за собой отправке в отпуск за свой счет или увольнение работников, что снижает конечный спрос, в то время как спрос на сырье снижает производительное потребление. Эти последствия для спроса сами по себе вызвали бы как минимум легкую рецессию.

Но еще большие уязвимости существовали и в других местах. Модели потребления, которые пережили бум после 2007-2008 годов, потерпели крах с разрушительными последствиями. Эти модели основывались на максимально возможном сокращении времени оборота потребления. Приток инвестиций в такие формы потребления был связан с максимальным поглощением экспоненциально возрастающих объемов капитала в форме консюмеризма, которое имело самое короткое время оборота. Международный туризм в этом смысле весьма показательная сфера. В период с 2010 по 2018 год число международных поездок возросло с 800 миллионов до 1,4 миллиарда. Эта форма мгновенного “опытного” потребительства нуждалась в масштабных инфраструктурных инвестициях в аэропорты и авиакомпании, гостиницы и рестораны, тематические парки и культурные мероприятия и т.п. Это место накопления капитала в настоящее время накрылось медным тазом: авиакомпании близки к банкротству, гостиницы пусты, и массовая безработица в гостиничном бизнесе неизбежна. Питаться вне дома — не самая лучшая идея, рестораны и бары закрыты во многих местах. Даже доставка еды кажется рискованной. Огромная армия рабочих, занятых в гиг-экономике или на других видах нестабильной работы, увольняется без видимых средств к существованию. Отменяются такие мероприятия как культурные фестивали, футбольные и баскетбольные турниры, концерты, деловые, профессиональные собрания и даже политические собрания в связи с выборами. Эти “основанные на событиях” формы потребительства были ликвидированы. Доходы местных органов власти резко сократились. Университеты и школы закрываются.

Большая часть передовой модели современного капиталистического консюмеризма не работает в нынешних условиях. Стремление к тому, что Андре Горц описывает как “компенсационное потребительство” (в котором отчужденные рабочие должны восстанавливать свое настроение с помощью туристической путевки на тропический пляж), было подавлено.

Но современные капиталистические экономики на 70 или даже 80% движимы этим самым потребительством. За последние 40 лет уверенность и чувства потребителей стали ключом к мобилизации эффективного спроса, а капитал стал все более зависим от спроса и потребностей. Этот источник экономической энергии не был подвержен резким колебаниям (за некоторыми исключениями вроде извержения вулкана в Исландии, которое заблокировало трансатлантические рейсы на несколько недель). Но COVID-19 лежит в основе не дикой флуктуации, но сокрушительного краха в самом сердце потребительской модели, доминирующей в наиболее богатых странах.

Спиральная форма бесконечного накопления капитала рушится то в одной части мира, то в другой. Единственное, что может её спасти — финансируемое правительством и вдохновленное им массовое потребительство созданное из ничего. Это потребует социализации всей экономики США, например, но без использования слова “социализм”.

Что бы ни случилось, широко распространенный в обществе скептицизм в необходимости государства, наделенного большими полномочиями, был устранен. Различие между хорошими и плохими администрациями получает все более широкое признание. Подчинение правительств интересам держателей облигаций и финансистов (как это имело место с 2007-2008 годов) оказывается плохой идеей, даже для финансистов.

Существует удобный миф о том, что инфекционные заболевания не признают классовых или других социальных барьеров и границ. Как и во многих схожих высказываниях, определенная истина в нём есть. В эпидемиях холеры девятнадцатого века проницаемость классовых барьеров была достаточно драматичной, чтобы породить общественное движение в области санитарии и здравоохранения (оно стало профессиональным), которое существует и по сей день. Было ли это движение направлено на защиту всех или только высших классов – не всегда ясно. Но сегодня различные классовые и социальные последствия говорят об обратном. Экономические и социальные последствия проявляются в форме “традиционной” дискриминации, которая повсеместна. Прежде всего следует отметить, что почти во всем мире состав работников, которые будет обеспечивать уход за всё большим количеством больных, как правило, гендерно, расово и этнически определен. Он совпадает с классовой структурой рабочей силы, например, в аэропортах и других логистических объектах.

Этот “новый рабочий класс” находится в первых рядах и принимает на себя основной удар в том смысле, что либо является рабочей силой наиболее подверженной риску заразиться на работе, либо что будет уволен без какой-либо компенсации из-за экономического спада, вызванного всё тем же вирусом. Например, возникает вопрос о том, кто может работать дома, а кто нет. Это обостряет социальное неравенство, равно как и вопрос о том, кто может позволить себе карантин или самоизоляцию (с оплатой или без оплаты) в случае контакта или инфекции. Точно так же, как я привык называть землетрясения в Никарагуа (1973 год) и в Мехико (1985 год) “классовыми землетрясениями”, распространение COVID-19 демонстрирует все характеристики классовой, гендерной и расовой пандемии. Хотя усилия, направленные на смягчение последствий удобно замаскированы риторикой о том, что “мы все в одной лодке”, практика, особенно со стороны национальных правительств, вынуждает подозревать более зловещие мотивы. Современный рабочий класс в Соединенных Штатах (состоящий в основном из афроамериканцев, латиноамериканцев и женщин) сталкивается с ужасным выбором между заражением во имя заботы и сохранения ключевых элементов снабжения (таких как продуктовые магазины) и безработицей без социальных гарантий и компенсаций (таких как адекватная медицинская помощь). Наемные работники вроде меня работают из дома и получают зарплату, как и раньше, а в это же время директора перемещаются на частном авиатранспорте.

Рабочая сила в большинстве государств планеты уже давно социализирована таким образом, чтобы вести себя как хороший неолиберальный субъект. Это подразумевает возложение вины на себя или Бога, если что-то идет не так и отсутствие смелости предположить, что именно капитализм может быть проблемой. Однако даже образцовые неолиберальные субъекты могут теперь видеть, что что-то не так с реакцией системы на пандемию.

Как долго это будет продолжаться? Это может происходить больше года, и чем дольше это продолжается, тем сильнее девальвация, в том числе рабочей силы. Уровень безработицы почти наверняка возрастет до уровней сопоставимых с тридцатыми годами прошлого века, в отсутствие массированного государственного вмешательства, которое бы действовало вопреки неолиберальным принципам. Непосредственные последствия как для экономики, так и для повседневной общественной жизни многочисленны. Но они не все так плохи. В той степени в какой современное потребление становится чрезмерным, оно приближается к тому что Маркс описал как “перепотребление и безумное потребление, которое, доходя до чудовищных и причудливых явлений, знаменует собой падение” всей системы. Безрассудство этой модели сыграло важную роль в ухудшении состояния окружающей среды. Отмена авиарейсов, радикальное ограничение перелётов и перевозок положительно сказались на выбросах парниковых газов. Качество воздуха в Ухане значительно улучшилось, как и во многих городах США. Экотуристические объекты будут иметь время, чтобы восстановиться от топчущих ног. Лебеди вернулись в Венецию. В той мере в какой вкус к безрассудному и бессмысленному перепотреблению ограничен, могут быть некоторые долгосрочные выгоды. Меньшее число смертей на горе Эверест может быть хорошим последствием. И хотя никто не говорит об этом вслух, демографический перекос вируса может в конечном итоге повлиять на возрастные пирамиды с долгосрочными последствиями для бремени социального обеспечения и будущего “индустрии ухода”. Повседневная жизнь замедлится и для некоторых людей это будет благословением. Предлагаемые правила социальной дистанции могут, — если чрезвычайная ситуация будет продолжаться достаточно долго, — привести к культурным сдвигам. Единственной формой потребительства, которая почти наверняка выиграет, является то, что я называю “экономикой Netflix”, в любом случае обслуживающей “смотрящих запоем”.

На экономическом фронте ответные меры были обусловлены тем как закончился кризис 2007-2008 гг. Это повлекло за собой сверхлиберальную кредитно-денежную политику в сочетании со спасением банков. Это дополнялось резким увеличением производительного потребления за счет массового расширения инфраструктурных инвестиций в Китае. Последнее не может быть повторено в нужном масштабе. Разработанные в 2008 году пакеты меры экстренного финансирования были ориентированы на банки, но помимо этого привели к фактической национализации General Motors. Видимо неслучайно, что перед лицом недовольства рабочих и коллапса рыночного спроса три крупные автомобильные компании Детройта, — по крайней мере временно — закрываются.

Если Китай не может повторить свой подвиг 2007-2008 годов, то бремя выхода из нынешнего экономического кризиса теперь переходит к Соединенным Штатам, и вот вам ирония: единственный путь, который будет работать как экономически, так и политически — гораздо более социалистический, чем что-либо, что мог бы предложить Берни Сандерс. И теперь эти спасательные программы будут инициированы под эгидой Дональда Трампа, предположительно под лозунгом “Сделать Америку снова великой”. Все те республиканцы, которые столь рьяно выступали против “спасения” 2008 года, должны будут признать своё поражение или бросить вызов президенту. Последний, скорее всего, отменит выборы в чрезвычайном порядке и объявит начало имперского президентства, чтобы спасти капитал и мир от бунта и революций.

Если единственной работающей политикой будет политика социалистическая, то правящая олигархия, несомненно, будет стремиться обеспечить, чтобы она была национал-социалистической. Задача антикапиталистической политики — предотвратить это.

Перевел Шынгыс Толеубаев

Впервые на русском опубликовано здесь