В коммунистическом
обществе мы были бы свободны от назойливости социального класса, и вместо этого
располагали досугом и энергией для того, чтобы усовершенствовать свои личности
в каком угодно выбранном нами направлении, учитывая, что соблюдается норма,
согласно которой каждому другому позволено делать то же самое. От либерализма
это наиболее остро отличается тем, что, поскольку для Маркса выражение
индивидуальной сущности это также реализация нашей родовой сущности, этот
процесс исследования и развития индивидуальной жизни осуществляется взаимно,
посредством взаимных связей, а не в величавой изоляции.
Если Маркс
действительно в некотором роде философ, он отличается от большинства таких
мыслителей, относительно их размышлений, какими глубокомысленными они не были,
тем, что он в высшей степени практичен, – оказывая помощь актуальным
политическим силам и будучи фактически сам политической силой. Это знаменитый
марксистский тезис о единстве теории и практики, хотя можно добавить, что цель
теории Маркса в том, чтобы достичь такого общественного положения, при котором
мысль не должна больше быть инструментальной, зависимой от некоторой
практической цели, и которой можно было бы наслаждаться как удовольствием в
себе.
Политическое учение
Маркса революционно. Для него «революция» определяется скорее не скоростью,
неожиданностью или насилием процесса социального изменения (хотя, по всей
видимости, он действительно полагает, что мятежные силы будут вовлечены в
построение социализма), а тем, что она приводит к свержению одного имущего
класса и заменяет его другим. Понятное дело, этот процесс должен занять немало
времени, чтобы свершиться. Здесь можно отметить особую черту социализма:
приводя рабочий класс к власти, тем самым создаются условия, при которых все
классы могут быть упразднены. Как только средства производства обобществлены и
контролируются на общественных началах, сами классы наконец исчезнут:
Все прежние классы, завоевав себе
господство, стремились упрочить уже приобретенное ими положение в жизни,
подчиняя все общество условиям, обеспечивающим их способ присвоения. Пролетарии
же могут завоевать общественные производительные силы, лишь уничтожив свой
собственный нынешний способ присвоения, а тем самым и весь существовавший до
сих пор способ присвоения в целом. У пролетариев нет ничего своего, что надо
было бы им охранять, они должны разрушить все, что до сих пор охраняло и
обеспечивало частную собственность.
(Манифест Коммунистической партии)
Или, как выражался
Маркс в своих ранних произведениях:
[Возможность эмансипации заключается] в
образовании класса, скованного радикальными цепями, такого класса гражданского
общества, который не есть класс гражданского общества; такого сословия, которое
являет собой разложение всех сословий; такой сферы, которая имеет универсальный
характер вследствие её универсальных страданий и не притязает ни на какое особое
право, ибо над ней тяготеет не особое бесправие, а бесправие всеобщее, которая
уже не может ссылаться на историческое право, а только лишь на человеческое
право… Этот результат разложения общества, как особое сословие, есть
пролетариат.
(К критике гегелевской философии права)
Если пролетариат –
последний исторический класс, то это потому, что его приход к власти (то, что
Маркс называл «диктатурой пролетариата») является прелюдией построения
общества, при котором все будут находиться в одинаковом отношении к средствам
производства, в качестве коллективных собственников. Теперь «рабочий» больше не
означает особое причисление к классу, но просто всех мужчин и женщин, вносящих
вклад в производство и поддержание общественной жизни. Первая фаза
антикапиталистической революции известна Марксу как социализм, но она еще не
означает полного равенства. Действительно, Маркс рассматривает само понятие
«равных прав» как унаследованное от буржуазной эпохи, как нечто наподобие
духовного отражения обмена абстрактно равных товаров. Для него это не означает,
что понятие вообще лишено ценности, но оно неизбежно подавляет своеобразие
мужчин и женщин, их неравные и различные склонности и таланты. Таким образом,
оно действует как форма мистификации, скрывающая истинное содержание социальных
неравенств позади простой легальной формы. В конце концов, Маркса больше
заботит различие, чем равенство. И при социализме имеет место то, что:
…один человек физически или умственно
превосходит другого и, стало быть, доставляет за то же время большее количество
труда или же способен работать дольше; а труд, для того, чтобы он мог служить
мерой, должен быть определен по длительности или по интенсивности, иначе он
перестал бы быть мерой. Это равное право есть неравное право для неравного
труда. Оно не признает никаких классовых различий, потому что каждый является
только рабочим, как и все другие; но оно молчаливо признает неравные (…)
привилегии. Поэтому оно по своему содержанию есть право неравенства, как всякое
право. По своей природе право может состоять лишь в применении равной меры; но
неравные индивиды (а они не были бы индивидами, если бы не были неравными)
могут быть измеряемы одной и той же мерой лишь постольку, поскольку их
рассматривают под одним углом зрения, берут только с одной определенной
стороны, как в данном, например, случае, где их рассматривают только как
рабочих и ничего более в них не видят, отвлекаются от всего остального. Далее:
один рабочий женат, другой нет, у одного больше детей, у другого меньше, и так
далее. При равном труде и, следовательно, при равном участии в общественном
потребительном фонде один получит на самом деле больше, чем другой, окажется
богаче другого и тому подобное. Чтобы избежать всего этого, право, вместо того
чтобы быть равным, должно быть неравным.
(Критика Готской программы)
Так что социализм не
имеет ничего общего с уравниловкой, а вызывает уважение к особым различиям и
позволяет им впервые добиться своего признания. Именно так Маркс разрешает
парадокс частного и всеобщего: как он считает, последний термин означает не
какое-нибудь сверхиндивидуальное состояние бытия, а просто обязательство, что
каждый должен быть вовлечен в процессе свободного развития своей личной
самобытности. Но поскольку мужчины и женщины все еще нуждаются в вознаграждении
за свой труд, неравенства неизбежно будут оставаться.
Тем не менее, самая
развитая стадия общества, которую Маркс нарек коммунизмом, разовьет
производительные силы до такой степени достатка, что вопрос равенства или
неравенства волновать не будет. Вместо этого, мужчины и женщины просто будут
брать из общего ресурсного фонда все, что им необходимо:
На высшей фазе коммунистического общества,
после того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда;
когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда;
когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой
потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и
производительные силы и все источники общественного богатства польются полным
потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт
буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: Каждый по
способностям, каждому по потребностям!
(Критика Готской программы)
В коммунистическом
обществе мы были бы свободны от назойливости социального класса, и вместо этого
располагали досугом и энергией для того, чтобы усовершенствовать свои личности
в каком угодно выбранном нами направлении, учитывая, что соблюдается норма,
согласно которой каждому другому позволено делать то же самое. От либерализма
это наиболее остро отличается тем, что, поскольку для Маркса выражение
индивидуальной сущности это также реализация нашей родовой сущности, этот
процесс исследования и развития индивидуальной жизни осуществляется взаимно,
посредством взаимных связей, а не в величавой изоляции. Другой рассматривается
Марксом скорее как средство для моего саморазвития, чем, в лучшем случае,
простой партнер по бизнесу или, в худшем случае, активное препятствие моему
саморазвитию. Коммунистическое общество также превратит завещанные ему от
капитализма производительные силы, по мере возможности, в итог упразднения
всякого приводящего к деградации труда, таким образом, освобождая мужчин и
женщин от тирании тяжкой кабалы, и давая им возможность включиться в
демократический контроль общественной жизни как «объединенные личности»,
несущие ответственность за свои судьбы. При коммунизме мужчины и женщины могут
восстановить свои отчужденные силы и признать создающийся ими мир как свой,
освобожденный от ложной неизменности.
Но социалистическая
революция нуждается в действующей силе, и Маркс открывает её в пролетариате.
Почему пролетариат? Не потому, что он духовно выше других классов, и не
обязательно потому, что он самый угнетенный среди социальных групп. Поскольку
бродяги, отверженные, нищие – те, кого Маркс скорее уничтожающе называет
«люмпен-пролетариатом» – больше подходят на эту роль. Можно сказать, что сам
капитализм, а не социализм, «избирает» рабочий класс действующей силой
революционного преобразования. Это класс, который выиграет больше всех от
упразднения капитализма, и который достаточно умелый, организованный и
расположенный в средоточии исполнения этой задачи. Но задача рабочего класса –
совершить особую революцию, революцию против капитализма; потому нет никакого
смысла вступать в борьбу с другими радикальными группами – например,
феминистками или националистами или активистами за этническое равноправие, –
которые должны совершить свои особые трансформации, и в лучшем виде в союзе с
теми, кто наиболее эксплуатирован капитализмом
Какую форму примет это
общество? Конечно, не ту, где социальные порядки осуществляет государство.
Политическое государство, по мнению Маркса, принадлежит к регулятивной
«надстройке» общества: оно само есть продукт классовой борьбы, а не возвышенно
оторван от этого конфликта или как-нибудь разрешает его. Государство – это в
первую очередь инструмент господствующего класса, способ сохранения его
гегемонии над другими классами; и в частности буржуазное государство
произрастает из отчуждения между индивидом и всеобщей жизнью:
Именно благодаря этому противоречию между
частным и общим интересом последний, в виде государства, принимает
самостоятельную форму, оторванную от действительных – как отдельных, так и
совместных – интересов, и вместе с тем форму иллюзорной общности. Но это
совершается всегда на реальной основе имеющихся в каждом семейном или племенном
конгломерате связей во плоти и крови, по языку, по разделению труда в более
широком масштабе и по иным интересам, в особенности, – как мы покажем в
дальнейшем, – на основе интересов классов, которые, – будучи уже обособленными
в результате разделения труда, – обособляются в каждой такой людской
совокупности и из которых один господствует над всеми другими. Отсюда следует,
что всякая борьба внутри государства – борьба между демократией, аристократией
и монархией, борьба за избирательное право и т.д. и т.д. – представляет собой
не что иное, как иллюзорные формы, в которых ведется действительная борьба
различных классов друг с другом.
(Немецкая идеология)
Маркс не всегда
принимает настолько ярко инструменталистский взгляд на государство в своих
подробных анализах классовых конфликтов; но он убежден, что истина государства,
так сказать, лежит вне себя, и, сверх того, рассматривает её как форму
отчуждения внутри себя. Каждый отдельный гражданин отчуждается в
огосударствленной части своих индивидуальных сил, которые потом приобретают
определенную силу над каждодневной социальной и экономической жизнью,
называемой Марксом «гражданским обществом». В отличие от этого, подлинная
социалистическая демократия объединяет эти общие и индивидуальные части, давая
нам возможность участвовать в общих политических процессах как конкретно
частные индивиды – например, на рабочем месте или в местной общине, а не как
абстрактные граждане либеральной представительной демократии. Конечное видение
Маркса выглядит как анархистское: кооперативное содружество, составленное из
того, что он называет «свободными ассоциациями» рабочих, распространит
демократию на экономическую сферу, воплощая ее в политической сфере. Именно
этой цели – а не чему-то зловещему и пугающему, как пытаются нарисовать – он, в
конце концов, посвятил не только свои работы, но и большую часть своей жизни.
Перевод Андрея Репы
Из антологии «The Great Philosophers» (London, ed. Monk
and Raphael, 2000)
Комментариев нет:
Отправить комментарий