Крушение буржуазного общества (и буржуазного государства) и установление
диктатуры пролетариата, создаёт только возможность
построения социалистического и затем
коммунистического общества. Их построение не гарантировано автоматически.
Сознательность играет значительно большую роль в социалистической революции и в
построении социалистического общественного порядка, по сравнению с развитием
любых прежних способов производства. Тем не менее, и здесь анализ не может
абстрагироваться от существующих производственных отношений.
1. Каждая социально-экономическая формация характеризуется определённой
совокупностью отношений производства. Это применимо не только к великим
историческим периодам истории человечества, которые называются способами
производства (первобытный коммунизм, рабовладельческое общество, древний
азиатский способ производства, феодализм, капитализм, коммунизм), но к каждой
социальной формации, к каждой фазе его развития. Отрицать специфику производственных
отношений отдельной социальной формации – значит отрицать основной принцип
исторического материализма.
В известном отрывке из «Предисловия
к критике политической экономии», в котором К.Маркс даёт основное определение
исторического материализма, он не говорит, что только каждом отдельном способе
производства люди вступают в определённые производственные отношения. Наоборот,
он говорит, что «В общественном
производстве своей жизни люди вступают
в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения —
производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития
их материальных производительных сил». [1*] С точки зрения исторического
материализма не может быть общества без специфических отношений производства.
Это привело бы к обществу без социального производства.
Таким образом, если отправляться от
исходного пункта исторического материализма, первый шаг в понимании любой социальной формации (включая
переходное общество, и, следовательно, общество переходное от капитализма к
социализму) заключается в анализе и определении господствующих производственных
отношений.
2. Решающее отличие между одним из
исторически прогрессивных способов производства, одним из великих
«прогрессивных эпох экономических общественных формаций» (Маркс) и переходным
обществом, заключается в различной степени структурной стабильности, или
устойчивости производственных отношений. Различие заключается не в том, что
способ производства имеет специфические производственные отношения, а в
переходном обществе они отсутствуют.
То, что применимо и к переходному
обществу между капитализмом и социализмом, так же применимо и к переходной
эпохе от рабовладельческого режима к феодализму (IV-VII века н.э. в Западной и Южной Европе), и к переходному
обществу между феодализмом и капитализмом (в XV-XVII
в.в. в Нидерландах, городах Северной Италии и Англии). Все эти исторические
примеры есть случаи ещё не вполне
«установившихся социальных систем», если использовать ошибочную формулу Вальтера
Ульбрихта. Возврат к пережиткам старой системы так же возможен, как и
продвижение к новой. Победа нового, более высокого способа производства не гарантирована экономически. Победе могут способствовать только политические
и общественные меры.
Это становится особенно ясно, если
рассмотреть развитие капиталистического способа производства. Первые великие
буржуазные революции XV
и XVII в.в. разбили
политическое и общественное классовое господство феодального дворянства, которое
было главной помехой возникновения и роста капитализма. Однако они не
обеспечивали защиты от прямого применения [феодалами – В.К.] силы по отношению к
буржуазии. Ещё меньше они гарантировали полное и окончательное установление
капиталистического способа производства как доминирующего. Об этом нельзя было
говорить до тех пор, пока промышленная революция не принесла все свои плоды. Предотвратить победу капиталистического
способа производства могла быть восстановление власти феодального дворянства.
Но для обеспечения окончательного торжества капиталистического способа
производства было необходимо, но недостаточно, разбить классовую власть
феодалов. Причиной такой ситуации было то, что преобладающие отношения
производства в этот переходный период были не такими, как при капитализме (к
примеру, отношения капитала и наёмного труда в процессе производства) и не
такими как при феодализме (труд крепостных, феодальная рента, гильдии), но отношениями
простого товарного производства,
свойственными переходному периоду от феодализма к капитализму.
Переходное общество характеризуется
специфическими отношениями производства. Это не просто сочетание старого способа производства (который уже
побеждён) и нового, который постепенно развивается. Таким образом, производственные
отношения, характеризующие общество, переходное от феодализма к капитализму,
были не «сочетанием» феодального и капиталистического способов производства, но
отношениями, характерными для своей эпохи: отношениями простого товарного
производства.
Масса производителей состояла не из
крепостных, и не из наёмных рабочих, но из свободных земледельцев (farmers) и свободных работников, работающих на своих
собственных средствах производства. Такие производственные отношения отличаются
от феодальных и капиталистических отношений. Это – результат разложения феодализма, происходящего
прежде, чем капитализм смог полностью развиться в
сфере производства (капитал «правит», но в областях вне производства, таких как
банковский и торговый капитал).
Можно было бы провести сходный
анализ эпохи, переходной от рабовладельческого общества к феодальному, скажем,
от реформ Диоклетиана до полного подчинения ранее свободных Германских
поселенцев и колонистов на территории Западной римской империи. В этом анализе
нельзя провести детальные параллели. Но в специфическом развитии этого
переходного общества можно найти
аналогию. Политическая и общественная власть рабовладельческого класса разбита.
Роль рабского труда в процессе производства значительно уменьшилась. Но между
преобладанием рабского труда и преобладанием крепостного труда вклинивается
промежуточная фаза полусвободного и свободного крестьянского труда, связанного
с освобождением рабов. который существует до тех пор, пока разложение
рабовладельческого способа производства не сделает возможным полное развитие
феодализма.[1]
Проблема общества, переходного от
капитализма к социализму должна быть решена в соответствии с этим же методом.
Крушение буржуазного общества (и буржуазного государства) и установление
диктатуры пролетариата, создаёт только возможность
построения социалистического и затем
коммунистического общества. Их построение не гарантировано автоматически.
Сознательность играет значительно большую роль в социалистической революции и в
построении социалистического общественного порядка, по сравнению с развитием
любых прежних способов производства. Тем не менее, и здесь анализ не может
абстрагироваться от существующих производственных отношений. Невозможно
рассматривать их как нематериальные, как незначительные для дальнейшего развития общества, или как
вторичные по сравнению с факторами «политического господства» и «господствующим
сознанием». Поступить так – значит вернуться от исторического материализма к
историческому идеализму, и поставить, таким образом, марксизм на голову – с
помощью гипотезы, основывающейся на предположении, что общественное сознание
определяет социальное бытие, а не наоборот.
3. В настоящее время мы не можем с
точностью анализировать производственные отношения, специфичные для общества,
переходного от капитализма к социализму, потому что мы ещё не располагаем
окончательным историческим материалом. В этом смысле мы поставлены перед
проблемой, схожей с той, как если бы мы пытались объяснить простое товарное
производство на базисе экономических отношений Венеции и Флоренции в XIV в., или экономику
капиталистического способа производства на базисе мануфактурной промышленности
Нидерландов XVI века.
Эти мысли важны для дискуссии по социальной природе Советского Союза,
начавшейся более полвека назад. Историческая возможность или оправдание
Октябрьской социалистической революции могут быть правильно оценены только по
мерке, имеющей международный масштаб. Эта революция была исторически
необходима, потому что мир «созрел» для
социалистической революции за время, прошедшее с момента достижения империалистической
эпохой своего высшего расцвета (считая таковым включение Китая в империалистический
мировой рынок). К тому же, революция была исторически необходима в силу того,
что продолжение правления имущих классов в России, означало бы продолжение их
интеграции в международную империалистическую систему (со всеми вытекающими
отсюда последствиями, которые мы знаем по опыту Турции, Персии, Греции,
Испании, Португалии, Бразилии и Индии). Однако производительные силы в России
не были достаточно развиты на национальном уровне, чтобы сделать возможным
становление «зрелого» общества переходного от капитализма к социализму, в
котором производство контролировалось бы ассоциированными производителями.
Изоляция Октябрьской революции в экономически отсталой стране (с последующим
вынужденным «первоначальным социалистическим накоплением») привела, таким
образом, к целой серии отклонений от более зрелой модели переходного общества.
Отклонения эти были чрезвычайно усилены своеобразным развитием субъективного
фактора (отождествление КПСС с советской бюрократией, бюрократизация партии,
сталинизм и т.д.).
Но альтернатива всё равно должна
быть найдена. Ошибкой было бы делать вывод из этих отклонений, что капитализм
уже реставрировался в СССР, особенно если учесть, что экономика СССР не
вернулась в лоно империалистического мирового рынка и экономическое развитие СССР
по-прежнему не регулируется законом стоимости. Ошибка заключается в отказе
признать историческое значение Октябрьской революции и в создании, вместо диалектики производительных сил и
производственных отношений – их механического
отождествления. Из этого заблуждения следует шаблонный аргумент: «На основе
производительных сил, существующих (тогда и сейчас!) в СССР, был возможен и
остаётся возможным только капитализм», - без проведения точного научного
анализа преобладающих отношений производства. Ошибка эта, по существу,
идентична той позиции, которую последовательно отстаивали русские меньшевики,
западноевропейские социал-демократы (такие как О.Бауэр), потом полемизировавшие
с троцкистами приверженцы теории государственного капитализма и другие
оппозиционные коммунистические движения, а позднее – из среды маоистов – школа Беттельхейма
(Bettleheim).
4. В силу того, что можно открыть
общие законы, присущие переходным обществам, которые характеризуются крайними
бюрократическими деформациями и перерождением – эти законы могут быть
сформулированы примерно как следующие.
После отмены частной собственности
на средства производства, перехода к обобществлённой, плановой экономике и
достижения определённого уровня развития производительных сил, спонтанное
распределение экономических ресурсов по различным отраслям промышленности в
соответствии с законом стоимости (то есть, через отклонение от средней нормы
прибыли и последующее исправление путём притока-оттока капитала, экономических
ресурсов в эти отрасли промышленности) может быть заменено. Сознательное распределение
экономических ресурсов посредством планирования сейчас является решающей характеристикой новых
производственных отношений. Однако, с другой стороны, оборот капитала не может
сразу и полностью уничтожен (suppressed). Товарно-денежные отношения сохраняются на первое
время потому, что неизменным остаётся определение доли производителей в установленном
фонде потребления посредством общего эквивалента. Потребительские блага
сохраняют форму товаров со всеми
вытекающими последствиями [2].
Эта товарная форма потребительских
благ экономически и социально противодействует перевороту в отношениях
производства. Экономический строй
общества, переходного от капитализма к социализму, следовательно, управляется
конфликтом двух антагонистических экономических логик: логикой плана и логикой
рынка (распределение экономических ресурсов в соответствии с приоритетами,
сознательно установленными обществом, или же, напротив – распределение этих
ресурсов в соответствии с объективными рыночными законами, которые правят за
спинами самих производителей). Две группы законов, очевидно, соответствуют двум
различным классовым интересам, которые в широчайшем историческом смысле
антагонистичны: во-первых, интерес пролетариата, во-вторых, интересы буржуазии,
также классов и групп (strata), работающих на основе частного предпринимательства и
частной прибыли.
Главная движущая сила, ведущая к установлению принципа планирования
(который в дальнейшем может полностью победить только при условии
демократического контроля объединённых производителей) – это заинтересованность
пролетариата в максимальной экономии рабочих сил, с одновременным увеличением
степени самореализации его человеческих потребностей
[3]. Основные движущие силы, ведущие к торжеству закона стоимости – это
недостаточный уровень развития производительных сил (т.е. повсеместный
дефицит). Давление капиталистического мирового рынка, влияние товарно-денежных
отношений на всю организацию экономики, последствия социального неравенства,
связанные с сознанием пролетариата – с одной стороны; мелкобуржуазная
интеллигенция и бюрократия – с другой и т.д. Отношения производства, специфичные для переходного общества,
представляют собой, таким образом, гибридное сочетание планирования,
некапиталистического по своей сути, и элементов товарного производства
(ведущего к частному присвоению и частному обогащению), которые возникают из
способа распределения, остающегося в своей основе всё ещё буржуазным.
Это сочетание специфично для данной общественной формации и не может быть
сведено ни к регуляции экономики через закон стоимости (капитализм), ни к
регуляции экономики ассоциированными производителями в условиях уничтоженных
товарно-денежных отношений (социализм). Это отличие исторического перехода от
первого общества ко второму есть результат подавления капитализма до того, как
социализм сможет полностью созреть.
5. Ш. Беттельхейм предложил тезис (впоследствии сформулированный Н.
Пуланцасом) [4], в соответствии с которым техническая
интеграция предприятий ещё невозможна в СССР и других «социалистических»
государствах, и это является причиной того, что товарно-денежные отношения
сохраняются в этих странах, и что поэтому эти отношения, хотя и представляют собой немаловажный фактор для
определения классовой природы и точных производственных отношений переходного
общества, но не являются всё же решающим фактором для этого определения. Указанный
тезис основан на неправильном понимании марксистской категории производственных
отношений, т.е. на их недопустимой трактовке. Производственные отношения
никогда не бывают просто «техническими». Это не просто отношения между людьми и
вещами, но всегда общественные отношения
между людьми. Утверждение, будто без «полной технической интеграции всех
предприятий» непосредственно и напрямую социальный характер труда не может быть
реализован, означает перенесение на ситуацию овеществлённой формы буржуазных
отношений, взятых в их общественной реальности. [5] Если труд при капитализме
не имеет непосредственно общественного характера, то не из-за отсутствия
«технической» интеграции между предприятиями. Но – в силу частной собственности
на средства производства; в силу частного управления над экономическими
ресурсами промышленных единиц, которые работают независимо друг от друга, и
конкурируют друг с другом; в силу частного характера фирм и самого труда.
Несомненно, преодоление частного характера труда также связано с
определенным уровнем развития производительных сил. По причине их низкого
технического качества самые мелкие предприятия не могут быть обобществлены
эффективно. Но в капиталистической промышленности, без сомнения, уже достигнут объективный
уровень социализации (обобществления), достаточный для эффективного контроля
ассоциированных производителей над производством.
Маркс и Энгельс отстаивали эту точку зрения более 100 лет назад, когда
уровень объективного обобществления труда на Западе был намного ниже его
современного уровня в СССР. Утверждать, что современная большая промышленность
недостаточно «технически интегрирована» для обеспечения
непосредственно-общественного (directly social) характера
труда и что сохранение товарно-денежных отношений соответствует этому
«техническому принуждению», значит поставить под вопрос объективную возможность
социалистической революции и построение социалистического общества вообще.
Если частная собственность на средства производства преодолена, и
экономические ресурсы распределяются по плану в национальном (а завтра – в
международном) масштабе, то непосредственно
общественный характер труда работников различных производственных предприятий,
существующих в условиях таких производственных отношений, может быть установлен
декретом пролетарской власти. В
любом случае, существование отличных друг от друга уровней производительности
труда на различных промышленных предприятиях не отменяет этой возможности.
Различия в производительности труда в современной промышленности всё в меньшей
степени связаны с индивидуальной или коллективной деятельностью самих
производителей, но всё в большей мере – с проявлением различий в
производительной технике, различий в материальных средствах производства,
которые находятся в распоряжении этих предприятий. Но в ситуации, когда само общество распределяет средства производства среди предприятий,
довод о производительности труда уже не может служить оправданием тому, что
рабочие предприятий, технически оснащённых хуже других, должны быть решением
общества наказаны снижением их заработка. Однако если весь живой труд измерен
только в количественных показателях (сведение сложного труда к простому труду
посредством сетки коэффициентов) и вознаграждён безотносительно различной производительности труда разных
промышленных предприятий – то это
означает прямое признание труда в качестве труда общественного. Также это
свидетельство того, что общественный характер туда проявляется уже не после
продажи продуктов, созданных им (которые были бы тогда товарами) и не зависит
от этой продажи, которая определяла, имеет ли труд общественную значимость
полностью, отчасти, или же вообще её не имеет (если продажа не состоялась).
6. Беттельхейм путает распоряжение средствами производства с «полным
присвоением всех произведённых благ».
Первое касается инвестиционной деятельности, т.е. распределения
экономических ресурсов, имеющихся в распоряжении общества. Второе – касается
форм и уровней прямого присвоения и распределения благ, которые, конечно,
связаны с распределением средств производства, но не идентичны ему. В СССР и
других странах Восточного блока колоссальное большинство основных
инвестиционных решений принимается в
центре, а не на уровне предприятий. Следовательно, ошибкой было бы утверждать,
что общественная собственность на средства производства как экономическая категория (в качестве
отличной от чисто формального и юридического смысла) уже исчезла в СССР. Она
исчезла бы только если инвестирование осуществлялось на уровне отдельных
предприятий, и если они смогли бы покупать и продавать техническое оборудование
в соответствии с их собственными исчислениями прибыльности. Неполное
общественное присвоение благ, которое, конечно, может сочетаться с
социалистической плановой экономикой и социалистической собственностью на
средства производства, не может быть объяснено недостатком технической
интеграции предприятий. Это объяснение
заключается в феномене дефицита и объективных эффектах товарно-денежных отношений
(которые могут действовать также и в условиях совершенной технической
интеграции), и в отсутствии общественного контроля, т.е. действительной
политической власти, осуществляемой массами производителей.
Тот факт, что многие продукты, в противоречии с плановыми установлениями
накапливаются и распределяются на «чёрном» рынке и, как правило, избегают сети
плановой экономики, возможен потому, что производство, распределение и
планирование не находятся под постоянным, демократичным контролем рабочих,
организованных в советы и осуществляющих прямой народный надзор. Система
индивидуальной прибыльности предприятий, уже введённая Сталиным («хозрасчёт»)
не соотносится с каким-то «технологическим принуждением» или же
«недостаточностью технической интеграции производственных предприятий», но является
продуманной социально-политической возможностью.
В силу того, что отношения между тысячами производственных единиц больше не
осуществляются через рынок, и вследствие
того, что правление привилегированной бюрократической прослойки находится в
противоречии с принципом сознательного контроля через планирование
демократическим объединением самоуправляющихся производителей (демократическая
централизация), должен быть пройдён долгий
путь через неэффективную и тяжеловесную административно-бюрократическую
централизацию. И даже чтобы добиться минимальных экономических результатов,
существующая система управления должна необходимо покоиться на фундаменте
прибыльности отдельных предприятий.
Установление и догматизация этого принципа – не есть объективный
результат данного уровня развития производительных сил, но отражение общественной ситуации: монополия на управление
экономикой и государством находится в руках привилегированной верхушки;
максимальное увеличение частного потребления управленческой бюрократией
является главной движущей силой реализации плана. Все эти установления,
приспособленные к определённым общественным интересам, могли бы быть упразднены
в рамках существующего уровня развития производительных сил, и замещены формами
организации и управления, которые соответствовали бы контролю ассоциированных
производителей, труд которых является непосредственно общественным [6].
7. Тезис, в соответствии с которым капитализм уже реставрирован в СССР и
других странах Восточного блока, основывается на полной ревизии марксистской
концепции капитализма. Капиталистический способ производства базируется на
господстве товарного производства, которого нет ни в СССР, ни в других странах
Восточного блока. Факт, что официальная экономическая «наука» этих стран
характеризует существующий экономический порядок абсурдной формулой «социалистическая
рыночная экономика» [7] – это настолько негодное доказательство господства
товарного производства, насколько провозглашаемое официальной капиталистической
политической экономией «равенство» всех экономических субъектов
капиталистической рыночной экономики в действительности является
доказательством такого равенства. В обоих случаях это явно идеологические тезисы, не являющиеся результатами научного анализа
или научно доказанными гипотезами.
Факт, что массы средств производства в промышленности, транспорте, связи,
торговле и т.д. не имеют товарного характера. Они не могут быть свободно
проданы и куплены руководством промышленных предприятий. Продукция, созданная
ими и её распределение не являются результатом «частных» решений предприятий,
но центральных плановых решений; это не есть продукты «независимо творящего
частного труда» (Marx, Das Kapital, Vol.1, MEW, Vol.23, p.87),
т.е. они не являются товарами.
Средства потребления, произведённые промышленностью в соответствии с
планом, имеют товарную форму во многом только потому, что они созданы для безличного
рынка и должны быть обменяны на деньги. Они не имеют товарной формы в смысле
продуктов частного труда. Конечно, степень обобществления труда в секторе
производства средств потребления меньше, чем в секторе производства средств
производства. И всё же не стоит отвлекаться от решающих аспектов производственных отношений в государственном
секторе, дабы прийти к обдуманному решению проблемы сочетания обобществленной
плановой экономики с частным или кооперативным простым товарным производством (сельскохозяйственным и кустарным). Последнее,
без сомнения, затрудняет дальнейшее существование даже сложившейся гибридной
комбинации планирования, буржуазных норм распределения и (в странах Восточного
блока) принципа прибыльности отдельных предприятий.
Капиталистический способ производства характеризуется особенными законами
движения, которые никак не определяют развитие советской экономики. Ни один из
этих законов не может быть выявлен в истории СССР за прошедшие 50 лет: ни
падение нормы прибыли, ни хаотичное движение экономических ресурсов между
отраслями промышленности в зависимости от колебаний нормы прибыли в этих
отраслях, ни периодичные кризисы перепроизводства. А ведь это законы движения,
которые везде и всегда подтверждались всей историей капиталистического способа
производства. Выразимся ещё яснее: тезис, будто капитализм был уже восстановлен
в СССР после 1956, ведёт к заключению, которое смехотворно, если облечь его в
термины марксизма, а именно, что некапиталистические и капиталистические
общества могли бы иметь одинаковые
производственные отношения. Нетрудно увидеть, что с 1930-1932 годов производственные
отношения в СССР не изменились ни в одном важном пункте. Несовместимым с
марксизмом является утверждение, что в 1938 и 1949 при Сталине был «социализм»,
но в 1958 при Хрущёве и в 1969 при Брежневе – уже «капитализм», хотя не
произошло каких-либо изменений в производственных отношениях.
Если утверждается, что «капиталистические» производственные отношения в
СССР могут быть теоретически выведены из отсутствия контроля советского пролетариата за
средствами производства, и из управленческих приёмов на советских предприятиях
(усвоение ими капиталистических способов стимуляции и определения зарплаты),
тогда должны быть даны следующие ответы:
1). Все эти характеристики присутствуют со времени введения
«единоначалия» на советских предприятиях в 1930. В настоящее время они
распространены не меньше, чем при Сталине, если не больше.
2). Непозволительно сводить капиталистические производственные отношения
к иерархическим отношениям внутри предприятия.
Из производственных отношений самые основные – это отношения между различными
предприятиями и между предприятиями и трудом. Форма этих отношений при
господстве товарного производства совершенно отличается от их формы в условиях
обобществленной экономики.
3). В КНР те же формы организации труда, зарплаты постепенно были введены
в большую индустрию. Сторонники тезиса, что введение этих форм привело к
восстановлению капитализма в СССР, если они хотят быть последовательными,
должны заключить, что этот же процесс реставрации во всю идёт в КНР.
8. В действительности, маоисты, поддерживающие этот старый меньшевистский
тезис, основываются на историко-идеалистическом определении производственных
отношений, государственной власти, оценке политической «генеральной линии» и
господствующей идеологии. В их головах такая концепция получает название
исторического материализма. С того времени как маоисты объявили о том, что
ревизия марксизма-ленинизма в СССР есть выражение торжества капиталистической
идеологии, они утверждают, что «генеральная линия» государственного руководства
в СССР буржуазна. Стало быть, Советское государство есть буржуазное
государство, и, следовательно, экономика – капиталистическая.
Исторический материализм требует, чтобы проблема была разрешена по-другому.
Прежде всего, должны быть научно
проанализированы объективные законы движения
советской экономики, или преобладающие производственные отношения и их
динамика. Тогда должно быть прояснено, существует ли в СССР капиталистический
способ производства и правящий капиталистический класс. Если нет доказательств
существования капиталистического способа производства или капиталистического
правящего класса, то государство не может быть буржуазным. Если, на основе
социально-экономического анализа, государство определено как деформированное
рабочее – значит, правящая бюрократия определена как привилегированная мелкобуржуазная
верхушечная прослойка пролетариата, а не как новый правящий общественный класс.
Тогда идеологический ревизионизм и отклонения «генеральной линии» от
марксистско-ленинской традиции («отклонения», которые, очевидно, имели место в
сталинское время не меньше, чем сейчас) раскрываются не как выражение власти
нового класса, а как выражение особенных интересов бюрократии и, главным
образом, как результаты объективного давления социальных классов и прослоек,
находящихся под влиянием капитализма. Сказать, что католическая церковь во
Франции после реставрации монархии в 1815 победила благодаря доминирующему
влиянию в обществе её полуфеодальной идеологии – не значит сказать, что тогда
феодализм был реставрирован во Франции как общественная система. Сказать, что
профсоюзная бюрократия находится под воздействием мелкобуржуазной и иногда даже
капиталистической идеологий – не значит сказать, что профсоюзы становятся
инструментом капиталистических предпринимателей, не значит сказать, что они объективно
не являются более орудием в классовой борьбе пролетариата.
Если прямое правление (применение силы) ассоциированных производителей
действительно установлено, то переход от первой фазы коммунизма к собственно
коммунизму может, конечно, принять постепенный и эволюционный характер. Но если
эта власть не установлена (как в СССР и других государствах, схожих с ним), и если
жёсткая монополия на применение силы сосредоточена в руках привилегированной
верхушки, то ситуация должна быть исправлена политической революцией, которая сможет установить (или возвратить)
власть Советов. Это политическая революция,
потому что основные некапиталистические производственные отношения не будут
изменены, но сразу получат возможность полного развития. (Это, конечно же, не
означает, что переход к прямой власти ассоциированных производителей не
приведёт к великим переменам в организации экономики, особенно в управлении
предприятиями, в планировании, в организации работы, определении заработной
платы и т.д.). С другой стороны, общественная контрреволюция будет неизбежна
для реставрации капиталистического способа производства и власти буржуазного
класса в СССР и странах Восточного блока. Постепенное восстановление капитализма
исключено хотя бы потому, что распределение экономических ресурсов по отраслям
промышленности не может быть осуществлено ни «одновременно» по плану и по
закону стоимости, ни «частично» по плану, «частично» по закону стоимости.
Предварительными условиями реставрации капитализма может быть, с одной стороны,
формирование нового капиталистического класса (ибо не может быть капитализма
без капиталистического класса), и, с другой стороны, подавление сопротивления
рабочего класса.
Притворяться, что эти условия уже даны, имеются в наличии – значит
провозгласить, что собственно классовая битва проиграна, не успев начаться.
9. Слабость тезиса о реставрации капитализма в СССР (включая теорию
«государственного капитализма» [8]) может быть ясно проиллюстрирована неспособностью
представителей этой теории за более чем
50 лет установить какой-нибудь исторически подтверждённый закон развития этого
странного «капитализма». Преимущество нашего анализа переходного общества в
том, что он позволяет, как минимум, в общих чертах обрисовать некоторые из таких
законов движения. К тому же – играет важную роль ясная оценка социальной
природы бюрократии и её специфического положения в производственных отношениях
переходного общества.
Бюрократия ни в юридическом, ни в экономическом смысле слова не является
собственницей средств производства. Она не может использовать контроль над монополизированными
ею средствами производства для присвоения их в частную собственность, ни для
каких-то других своих экономических намерений, выходящих за пределы сферы
потребления. Привилегии бюрократии ограничены усилением или хотя бы сохранением
преимуществ в доходе и прямом присвоении в секторе средств потребления.
Утверждение, что «коллективная бюрократия» представляет собой главную основу
максимального увеличения инвестиций, или же «максимального извлечения
прибавочной стоимости», или «роста производства ради самого производства»,
который соответствовал бы в советской экономике «принципу» «накопления
капитала» - это утверждение есть всего лишь мистификация того побуждения к
накоплению, которое свойственно капиталистическому классу и капиталистическому
способу производства. Это побуждение не вытекает прямо из материальных или
технических условий большой индустрии или фабричного производства, но из производственных
отношений, свойственных капитализму (и только капитализму).
Частная собственность и конкуренция – вот те условия, что заставляют
снижать издержки производства, развивать производство и технологии и расширять
воспроизводство и накопление капитала. Маркс предельно ясно говорит, что без
конкуренции, т.е. без наличия «множества капиталов», рост капитализма
остановится. Слишком низкий уровень безработицы, правда, также может побудить
капитал к снижению числа рабочих мест путём массированных инвестиций в основной
капитал и технические усовершенствования, дабы повысить норму прибавочной
стоимости. Но в отсутствии конкуренции это был бы уникальный случай, и даже
возобновление безработицы вновь привело бы к относительной стагнации. Советская
бюрократия в любом случае не может быть действующей силой, побуждающей к
накоплению, т.к. в СССР нет конкуренции капиталов.
В ещё меньшей степени бюрократия может подталкивать к прочному
возобновлению «промышленной резервной армии». Напротив, она «бережёт» рабочую силу
и жёстко пресекает любую значительную безработицу со времён первого пятилетнего
плана. Почему бюрократия должна быть заинтересована в «максимизации
инвестиций», по-прежнему остаётся теоретической загадкой [9].
Практика полностью соответствует этим предварительным заключениям. Один
из основных конфликтов, который десятилетиями характеризовал Союз как
бюрократически деформированное [10] рабочее государство, заключается в
противоречии между:
1) возможным улучшением
экономического роста, использованием экономических ресурсов, которые
распределяются по плану и выражают условия производства на основе общественной
собственности; и
2) действительным безразличием
к такому улучшению со стороны отдельных бюрократов, которые стремятся к только
к максимизации своего собственного потребления. С тех пор как экономические
ресурсы находятся под единоличным контролем бюрократии, с тех пор как нет
широкого демократического контроля рабочих за управлением (это и невозможно в
отсутствие широкой социалистической демократии в целом), экономический развитие
остаётся постоянно ниже возможного оптимума, приводя, таким образом, к
колоссальным потерям и затратам.
В течение 40 лет центральные государственные и партийные органы,
представляющие коллективные интересы бюрократии, старались преодолеть это
противоречие хотя бы частично.
Это стремление было «рациональным» ядром сталинского террора и разницы в
уровне зарплаты, связанной с системой премий.
Это составляет «рациональное» ядро прошлогодних реформ Лейбермана (Leiberman). Но
последующие уровни управленческих реформ или форм управления бюрократии
предоставляют все доказательства того, что оптимизация экономики невозможна при
бюрократическом управлении. Каждая такая реформа просто меняет одну категорию
противоречия на другую.
Тот факт, что последовательная защита частных интересов бюрократов
вступает в противоречие с внутренней логикой обобществленной плановой
экономики, вместо того, чтобы совпадать с ней, есть яснейшее доказательство,
что бюрократия не является новым правящим классом. В каждом классовом обществе
существует совпадение между частными интересами правящего класса и внутренней
логикой данного способа производства (интересы рабовладельцев укрепляли
рабовладельческое общество; феодальная знать, защищая свои собственные частные
интересы – укрепляла феодализм; капиталистический класс укрепляет
капиталистический способ производства, пытаясь получить максимальную прибыль и
т.д.). Отсутствие классовой идеологии, специфичной для бюрократии – факт того,
что она всё ещё не способна к собственному
идеологическому производству и ограничивает себя «идеологизированным»
марксизмом, который выражает классовые интересы пролетариата. А то, что этот
марксизм подвергнут ревизии и кастрации – это только отражение того факта, что
основные события переходного общества разворачиваются в «надстроечной» сфере.
Есть интересная параллель между особенным положением бюрократии в
советском обществе, переходном от капитализма к социализму, и положением
чиновников, «мандаринов» в старом азиатском способе производства, к примеру, в
Китае. Эта параллель подтверждает нашу характеристику советской бюрократии.
Китайские чиновники, так же, как советские бюрократы, присвоили свои привилегии
исключительно благодаря своему положению в государственном аппарате, а не благодаря
собственности. Следовательно, они не были формой «владетельного» класса.
Однако, когда они уже не могли быть уверенными в сохранении своих привилегий
без собственности, они методично стремились к присвоению земельной
собственности, и так превращались в земельное дворянство. По мере того, как они
становились земельными собственниками, они
не могли более выполнять
социально-экономическую функцию в данном способе производства – само сельскохозяйственного
воспроизводство (кроме прочего) находилось в противоречии с земельным
дворянством. «Мандарины» подрывали существовавший социальный строй, закладывали
основу для крестьянских восстаний, которые приводили к смене правящих династий,
восстанавливали права крестьян, подавляли дворянство и замещали коррумпированных
и корыстолюбивых «мандаринов» на чиновников, преданных государству и
воспроизводству способа производства – до тех пор, пока цикл не повторялся
вновь. Это – тоже конфликт между частным интересом и государственной (или
управленческой) функцией, который ясно подтверждает, что китайские чиновники
были эффективными чиновниками только до тех пор, пока они не образовывали
класса собственников, и могли стать таким классом только через отрицание их
собственной официальной функции.
Параллель с советской бюрократией, или бюрократией Восточного блока может
быть проведена ещё дальше. Без сомнения, существуют силы бюрократии, которые
объективно ведут к восстановлению капитализма. Требование большей власти для
директоров предприятий; требование права на увольнение работников; требование
(в контексте реформ Лейбермана) права «договариваться» о «свободных ценах» на
сырьё и промышленные товары – все эти тенденции соответствуют тенденции,
ведущей к восстановлению действия закона стоимости.
Может ли, однако, такая тенденция развиться до своих логических следствий
в условиях государственной собственности на средства производства? Это выглядит
более чем проблематично. Увязка дохода директора с «прибылью» «его» предприятия
должна вести (как логическое следствие) к устойчивой связи предприятия с
директором, т.е. к восстановлению частной собственности. Высокие доходы от
коррупции (особенно – в иностранной торговле), приобретение банковских счетов и
собственности за границей, и вновь возникший значительный частный сектор экономики
(особенно в сфере услуг) с частнособственнической эксплуатацией рабочей силы, было
бы добавочными факторами такого развития. Все они могли бы быть отправными
пунктами восстановления классической
частной собственности, которая одна только (а не какой-то мифический
«государственный капитализм» вкупе с «государственной буржуазией») могла бы
обеспечить безопасность новому
правящему классу.
В Югославии после экономических реформ
1965 г. тенденции в этом направлении продвинулись дальше, чем в СССР,
Венгрии или Румынии. Но, как мы и прогнозировали, последовало неизбежное
столкновение с плановой экономикой, с общественной собственностью на средства
производства, с элементами рабочего самоуправления (которое существует в
Югославии), и с силами государственной и партийной бюрократии, связанной с этим
механизмом. К тому же, рабочий класс в Югославии, более независимый по
сравнению с другими странами Восточного блока, активно вмешался в этот процесс,
и сделал это явно против привилегированных
групп, желающих реставрации капитализма. Это подтверждает тот тезис, что
постепенное восстановление капитализма «втихомолку» в Восточном блоке
невозможно. И это реальный конфликт общественных сил, национальных и международных,
который решит исход всего процесса.
10.Обезопасив себя от привилегированной бюрократии, монополизировавшей
власть (или после падения такой монополии), переходное общество может развиться
в социалистическое общество. Такой рост требует совместного действия 6
факторов:
а) Рост производительных сил, условий жизни, квалификации и культуры
рабочих, которые покончат с объективными причинами разделения труда между
управляющими и управляемыми, и которое через радикальное сокращение рабочего
дня, среди прочего, даёт непосредственным производителям материальную возможность
самоуправления государством и экономикой;
b) Рабочее
самоуправление, не ограниченное рамками предприятия. Соединение рабочего
самоуправления во всеобщих собраниях, рабочих советах и демократически
выбранных местных, региональных, национальных и международных съездах рабочих
советов (с отзывом делегатов, обязательной ротацией и с обеспечением
большинства делегатов, непосредственно занятых на производстве). На этих
съездах ассоциированные производители свободно составят план на основании
различных альтернативных вариантов, определят приоритеты в удовлетворении
потребностей, и определят степень отсроченного потребления («социалистическое
накопление»).
с) Политическая демократия советов с полной политической свободой в
рамках социалистической конституции (свобода организаций, включая различные
политические партии, свобода прессы, собраний, право на забастовку и т.д.),
чтобы гарантировать на практике демократический процесс в котором должен
осуществляться выбор между альтернативными вариантами плана, приоритетами и
отсроченным потреблением. При существующем высоком уровне централизации
производительных сил (объективное обобществление труда), самоуправление,
ограниченное только рамками предприятия или осуществляемое только на
экономическом уровне, не позволит передать добавочный общественный продукт в
руки рабочих, т.е не даст ходу реальному процессу депролетаризации [упразднению
классов – В.К.]. Этот процесс может осуществиться только через непосредственное
установление политической и экономической власти рабочего класса. Демократия рабочих советов также означает начало «засыпания
государства» [Ленин], передавая всё больше и больше сфер управления прямой
демократии – т.е. в непосредственное самоуправление работников.
d) Развитие и
сознательное продвижение к отмене товарно-денежных отношений. Растущее число
услуг и потребительских благ должно распределяться в соответствии с принципом
удовлетворения потребностей и не обмениваться на деньги. Радикальное уменьшение
различий в доходах.
е) Развитие и сознательное продвижение революции в повседневных бытовых
традициях, морали, идеологии и культуре. Это означает, что тенденции индивидуальной
«борьбы за существование», стремление к частному обогащению и эгоизм будут
систематически подавляться, а движущие силы добровольной кооперации и
солидарности будут развиваться, но не под давлением государства, а в силу
сознательности, образования, и, что важнее всего – через изменённые социальные
условия, на примере и ежедневном опыте.
f) Ориентация на
международную революцию и поддержка её развития, которая одна лишь (как это
следует из предшествующего анализа) способна создать необходимые условия для
успешного завершения процесса построения социалистического общества, вырывая
его из международного разделения труда и уменьшая давление капиталистического
окружения (в том числе военное давление).
Эти процессы не могут быть рассмотрены в отрыве друг от друга. Важнее
всего то, что было бы ошибкой в качестве самодовлеющего и решающего
рассматривать какой-то один или некоторые из этих процессов, изолируя их от
других.
Основа хрущёвского ревизионизма – в концепции, что только развитие
производительных сил имеет решающее значение, и что оно автоматически могло бы
создать новые производственные отношения. Ревизионизм Мао основывается на допущении,
что всё решают политическое руководство и «культурная революция». Попытка
реализовать этот постулат терпит провал вследствие того, что на основе
недостаточно развитых производительных сил общественная действительность должна оставаться неэффективной в
качестве основного фактора формирования «социалистического человека». Рост
производительных сил в сочетании с ростом товарно-денежных отношений может в
результате отдалить общество от его социалистической цели, вместо того, чтобы
привести к её достижению. Но форсированное упразднение товарно-денежных
отношений без достаточного роста производительных сил приведёт к гнилому
«рациональному» оправданию (rationalisation) нехватки, дефицита, которые повернут вспять
развитие социализма, объективно и субъективно.
Рабочее самоуправление без политической демократии рабочих советов может,
особенно в сочетании с «социалистической рыночной экономикой», воскресить новые
объективные и субъективные препятствия на пути к социализму. Но даже рабочее
самоуправление и политическая советская демократия не могут автоматически создать новое
отношение к обществу и труду. Сознательное вмешательство «субъективного
фактора», т.е. обучения и перманентной культурной революции обязательно для
этого. Чтобы произвести эффект, эти факторы, однако, должны основываться на
быстром росте производительных сил, которые могут сделать практически возможным
и распределение в соответствии с принципом удовлетворения потребностей, и
отмирание товарно-денежных отношений (без которого частная сфера обогащения и
отчуждённого труда не может быть устранена).
Мы можем суммировать законы общества переходного от капитализма к социализму утверждением (основанном на предыдущем
анализе), что их суть заключается в создании необходимых экономических,
политических, общественных и культурных условий для отмирания товарного
производства, денег, классов и государства, т.е. – в построении бесклассового
общества: «Социализм есть уничтожение классов» (Ленин).
Примечания.
1. Смотри, между прочим, книгу Блоха (Bloch), «Феодальное общество» (La Societe Feodale), написанную с немарксистской точки
зрения, и – марксистскую дискуссию между советскими авторами Е.М. Штаерманом и
С.И.Ковалёвым. Ф.Энгельс выразил ту же самую точку зрения в «Происхождении
семьи, частной собственности и государства».
2. Кроме прочего, последствие непродаваемости, перепроизводства,
нереализации их меновой стоимости.
3. Конечно, мы не используем печально известную сталинскую формулировку
«неограниченного роста потребностей», которая в действительности означает
невозможность коммунизма. Мы можем сформулировать как закон, что при повышении
уровня индивидуальной материальной обеспеченности и индивидуального культурного
уровня нужда в добавочных материальных благах быстро снижается и потребности
растут всё более и более в соответствии с самореализацией личности (т.е.
возможностью творческой деятельности)
и в соответствии с дальнейшим развитием общественных
и индивидуальных человеческих отношений.
4. Нико Пуланцас (Nico Poulantzas) в
своей книге «Политическая власть и общественные классы» (Pouvoir Politique et Classes Sociales) проводит различия между техническими и общественными
отношениями производства.
5. Смотри книгу Шарля Беттельхейма «Экономическая калькуляция и формы
собственности» (Calcul Economique et Formes de Proprieté
(Paris, Maspero), а также его переписку
с Полом М. Суизи (Paul M. Sweezy), изданную
под названием «Переход к социализму» (On the Transition to Socialism (New York,
Monthly Review Press).
6. В полном противоречии с упрёком, который выдвинул против нас Бернар
Джоби (Bernard Jobie, La revolution culturelle et la critique de l’economisme, in Critique de l’Economie Politique, No.7-8, April, September, 1972), мы никогда не поддерживали точку зрения, по
которой плановая экономика «в себе» содержит социалистические производственные
отношения. Если мы что-то утверждаем, так это то, что плановая экономика представляет собой производственные
отношения, специфичные для переходной фазы от капитализма к социализму.
Отказ от догмы «прибыльности отдельного предприятия» не влечёт за собой отказа
от самого точного подсчёта издержек производства. Напротив, только когда этот
подсчёт отделён от заинтересованности
в материальном доходе и потреблении и поставлен под открытый, демократический
общественный контроль, тогда он может получить объективное, безукоризненное и
полное развитие. Рабочие советы будут совершенно не заинтересованы ни в
накоплении припасов в «кубышках», ни в хронической отсталости производственных
мощностей – потому, что доход рабочих более не будет ограничиваться
«выполнением плана». Трудящиеся не будут следовать по пути этих нелепостей, но
полностью (radically) устранят их – уже потому, что те предполагают потребность
в добавочном труде или в отсроченном потреблении, в чём рабочие советы
совершенно не заинтересованы.
7. Маркс в
«Критике Готской программы» особо подчёркивал, что уже в первой фазе
коммунизма, собственно, при социализме, товарное производство не существует: «В
обществе, основанном на началах коллективизма, на общем владении средствами
производства, производители не обменивают своих продуктов; столь же мало труд,
затраченный на производство продуктов, проявляется здесь как стоимость этих
продуктов, как некое присущее им вещественное свойство, потому что теперь, в
противоположность капиталистическому обществу, индивидуальный труд уже не
окольным путем, а непосредственно существует как составная часть совокупного
труда. Выражение “трудовой доход”, неприемлемое и в настоящее время из-за своей
двусмысленности, теряет таким образом всякий смысл. Мы имеем здесь дело не с
таким коммунистическим обществом, которое развилось на своей собственной
основе, а, напротив, с таким, которое только что выходит как раз из
капиталистического общества и которое поэтому во всех отношениях, в
экономическом, нравственном и умственном, сохраняет еще родимые пятна старого
общества, из недр которого оно вышло».
8. Существуют
сторонники тезиса о господстве государственного капитализма в СССР, которые
избегают трудностей такой позиции утверждением о том, что «государственный
капитализм» - это способ производства, отличный от «частнособственнического
капитализма». Однако, они не способны проанализировать хоть какие-то ключевые
законы этого «способа производства».
9. Многие
приверженцы этой точки зрения заявляют, что «конкуренция с зарубежьем»
вынуждает к «максимизации инвестиций». Если этот тезис понимать как конкуренцию
с империалистическими державами в товарном производстве на уровне мирового
рынка, то утверждение становится совершенно бессмысленным: в товарный обмен
вовлечено менее 1% валового общественного продукта СССР. Непонятно, как этот
факт позволяет говорить о принуждении к «максимизации инвестиций» в СССР. Если
же подразумевается «военная конкуренция», то в таком случае объективное
принуждение больше проявилось бы в управлении улучшением роста промышленности,
чем в «максимизации инвестиций», которая любом смысле – военном, политическом,
экономическом – неэффективна.
10. Ленин
чётко сформулировал, что Советская Россия была бюрократически деформированным
рабочим государством уже после 1920 года.
Ссылки.
1*. Маркс К., Энгельс Ф., Соч., 2-е изд. Т. 13, с.
6.
2*. Karl Marx, The Grundrisse, pp.103-105. (Penguin Books, London, 1973).
3*. Marx and Engels, Selected Works, p.319 (Lawrence & Wishart, London, 1970).
Перевод
Владислава Курочкина. Оригинал на английском см.
http://marx.org./archive/mandel/1973/xx/10theses.htm
Комментариев нет:
Отправить комментарий