Дэвид Харви. Городской опыт

Любое движение к социализму, которое не сталкивается с урбанизацией капитала и ее последствиями, обречено на провал. Строительство свойственной социализму формы урбанизации настолько необходимо для перехода к социализму, насколько подъем капиталистического города был средством существования капитализма. Продумывая пути социалистической урбанизации, мы намечаем путь к самой социалистической альтернативе. А это то, что революционная практика должна совершить.

 

Урбанизация капитала

Анри Лефевр давно утверждал, что процесс урбанизации гораздо важнее в динамике капитализма, чем это когда-либо пытались представить аналитики. Исследования, проведенный мною в последние годы по истории и теории урбанизации капитала, свидетельствуют о правоте заявлений Лефевра. Этому существует ряд обоснований. Урбанизация всегда сопутствовала мобилизации, производству, присвоению и поглощению экономического прибавочного продукта. Процесс урбанизации имеет более универсальное значение, чем специфичный анализ любого способа производства.

И это, конечно, тот путь, которому следуют многие сравнительные исследования по урбанизации. Но при капитализме урбанизация используется очень специфичным образом. Прибавочный продукт, полученный, приведенный в движение и поглощенный – это прибавочная стоимость продукта труда (рассматриваемый как капитал и выраженный обычно как концентрированная власть денег) и прибавочная стоимость способности к труду (выраженная как власть труда в форме товара). Классовый характер капитализма диктует некоторый способ присвоения и дробления прибавочного продукта в антагонистические и иногда взаимно непримиримые формы капитала и труда. Когда антагонизм не может разрешиться, капитализму приходится прибегать к девальвации и разрушению одновременно и капитала и прибавочной стоимости труда и дополнять этим свой лексикон возможностей. Очень творческой во многих отношениях – особенно касательно технологии, организации и способности трансформиро­вать материальную природу в социальное благополучие – буржуазии приходиться сталкиваться с не комфортным фактом, это. как называет Берман (1982) – “самый деструктивный правящий класс в мировой истории”. Он хозяин творческого разрушения. Классовый характер капитализма радикально определяет способ и значение мобилизации, производства, присвоения и поглощения экономического прибавочного продукта. Значение урбанизации также радикально получает новое определение.

Всякий раз сталкиваясь с такими категориями, появляется стремление отнести их к “историческим стадиям” капиталистического развития. Таким путем я шел в данной главе, в некоторой степени указывая на мобилизацию прибавочного продукта в торговом городе, производство прибавочного продукта в производственном городе и поглощение прибавочного продукта в кейнсианском городе, то есть воспользовался крючками, чтобы развесить на них аббревиатуру оценок истории капиталистической урбанизации. В реальности проблемы выглядят гораздо сложнее и имеют некоторые нюансы. Хотя ударения можно расставлять по-разному, присвоение, мобилизация, производство и поглощение представляют собой отдельные моменты объединенного процесса. Значение имеет то, как они существуют в пространстве и времени. Реконструкция временной и пространственной динамики оборота капитала при специфических классовых отношениях капитализма определяет точки интеграции для капиталистического способа производства. Но, как мы видели в случае урбанизации в пост-Кейнсианской переходной эре, возможно любое сочетание стратегий, обладающих особой формой организации города и экономики в контексте отношений в пространстве.

Тогда как урбанизация могла бы быть разумно представлена как выражение всего отмеченного, нам также приходиться признать, что именно через урбанизацию прибавочный продукт мобилизуется, производится, поглощается и присваивается, и что именно ввиду упадка города и его социальной де градации прибавочный продукт обесценивается и разрушается. И как любое средство, урбанизация обладает способами определения целей и результатов, возможностей и сдерживающих обстоятельств, а также перспектив капиталистического развития и перехода к социализму. Капитализм вынужден урбанизировать, чтобы воссоздать себя. Но урбанизация капитала порождает противоречие. Социальный и физический ландшафт урбанизированного капитализма – это гораздо больше, чем безмолвное свидетельство возможностей трансформации в капиталистическом развитии и технологические изменения. Капиталистическая урбанизация имеет свою отличительную логику и свои отличительные формы противоречий…

Я обращаюсь к этим вопросам на большей протяженности… . но не могу здесь обойтись без комментариев. Исследования городской жизни освещают многочисленные роли, играемые людьми. -рабочих, боссов, потребителей, жителей сообщества, политических деятелей, тех, кто берет взаймы и т. д. Совершенно не обязательна гармонизация этих ролей. Отдельные личности испытывают все виды стрессов и напряженности отношений, а также внешние сигналы индивидуальных и коллективных конфликтов. Но урбанизация означает некий способ человеческой организации в пространстве и времени, который может как-то охватить все эти конфликтующие силы. Не обязательно, таким образом, чтобы их гармонизировать, но направить в многочисленные русла одновременно и созидательной и разрушительной социальной трансформации. В основе этого лежит не просто классовый интерес. Капиталистическая урбанизация предполагает, что этот процесс может быть как-то мобилизован в конфигурации, вносящие свой вклад в увековечивание капитализма. Каким образом? Краткий ответ сводится к тому, что просто это – совершенно не обязательный исход дела. Внедряемая капитализмом форма организации города не всегда адаптируется к каждому диктату способа производства в большей степени, чем создание отдельного человека или коллектива доходит до простой и поляризованной классовой борьбы. Такие дилеммы подстерегают различные стратегии выживания города в постксйнсианском переходном периоде. Попытки производства прибавочного продукта в одном месте зависят от способностей его реализации и поглощения в другом. Мобилизация прибавочного продукта через командные функции предполагает, что где-то есть какое-то производство, где применимы эти функции. Стабильность капитализма в целом зависит от последовательности хода интеграции. И все же классовые союзы, основанные городом, не создаются и не представляют стратегическую основу в отношение глобального рассмотрения координации. Они конкурируют между собой, чтобы спасти, насколько это возможно, свою основу и каким бы то ни было способом сохранить свою власть присвоения. Наверняка, корпоративный и финансовый капитал и в меньшей степени власть труда мобильны на территории реально существующего города. Но это вовсе не гарантирует, что эволюция города точно приспособилась к требованиям капитализма. Здесь просто подчеркивается всегда присутствующая напряженность между социальным и пространственным разделением производства, потребления и контроля.

Конкуренция между городами является одним из определяющих факторов в эволюции капитализма, это – также фундаментальный фактор в не ровном географическом развитии. Эту конкуренцию можно было бы рассматривать как потенциально гармоничную, если Адам Смит был прав в том, что спрятанная рука рынка неизбежно трансформирует эгоизм, амбиции и отсутствие дальновидности в глобальный социальный результат, который на пользу всем. Но здесь преобладает и разрушительное опровержение названного тезиса. Его автор Маркс. Чем более совершенна спрятанная рука конкуренции городов, тем больше неравенство между капиталом и трудом и тем более нестабильным становится капитализм. В конечном счете конкуренция – это путь скорее в капиталистический кризис, нежели из него.

И тогда посткейнсианский переход, это переход к чему. Это вопрос, на который не существует автоматического ответа. Законы движения капитализма прослеживают противоречия, которые толкают капитализм эволюционировать, но они не диктуют избрание путей. Историческую географию мы всегда делаем сами. Но условия, при которых мы пытаемся сделать историческую географию, всегда высоко структурированы и связаны с напряжением. Рассмотрение единственно с точки зрения конкуренции городов, например – а я признаю, что это – решительное упрощение, я даже не буду пытаться оправдывать это, – обнаруживает спиралевидное временное отсутствие равновесия в рамках быстро колеблющегося движения неровного географического развития; спорадическое, характерное для данной местности обесценение, соединенное с даже еще более не регулярными внезапными проявлениями накопления в данном населенном пункте. В поддержку того существует совсем немного доказательств. Города Sim Belt в США, которые достигли высоты и уверенности за счет энергетического бума, после 1973 г. очень быстро впали в депрессию при каждом скачке цен на нефть – Хьюстон, Даллас, Денвер, когда-то города, переживавшие бум, теперь в глубоком кризисе. Центры высокой технологии подобные Силиконовой долине очень быстро сдают свои позиции, тогда как Нью-Йорк сити, который, казалось, в начале 1970-х гг. был на грани полного развала, вдруг включает функции командного типа и выравнивает низкооплачиваемые работы производственного сектора, ориентированные на местный рынок. Это виды быстрой смены судьбы, которые мы ожидаем увидеть в условиях усиления межгородской конкуренции в целях мобилизации производства, присвоения и поглощения прибавочного продукта .

Но существуют ли какие-либо индикаторы в более широком смысле” Усиление господства и потребления в США приводит к концентрации внимания скорее на процессе присвоения чем производства, а в конечном счете это приводит к геополитической опасности, так как больше и больше городов становятся центрами коммерческих устремлений в мире сокращающихся возможностей прибыльного производства. Это была разновидность переменчивого смешения, которое на национальном государственном уровне приводило непосредственно к однобоким структурам неровного географического развития, характерного для века развитого империализма. И это была та напряженность, которая лежала в основе двух мировых войн. Но все же поиски возможностей прибыльного производства в условиях возрастания конкуренции между фирмами, городскими регионами и народами указывают на быстрый переход к сониотехническим и организационным условиям производства и потребления. Это предвещает разрушение всякой достигнутой структурной связности в рамках городской экономики, значительного обесценения физических основ и основ социальной инфраструктуры, построенных там, и нестабильность в объединениях правящего класса. Это также означает разрушение многих традиционных навыков рабочей силы, обесценение власти труда и низвержение мошной культуры социального воспроизводства…

А как насчет возможностей перехода к альтернативному способу производства и потребления В то время, когда борьба за выживание в капитализме доминирует в политической и экономической практике и сознании, представляется довольно сложно думать о радикальной ломке и строительстве социалистической альтернативы. И все же отсутствие безопасности и стабильности, не говоря уже об опасности массового обесценения и разрушения через внутреннюю реорганизацию, геополитическую конфронтацию и политико-экономический развал, делают вопрос более насущным чем когда-либо.

Альтернатива, однако, не может быть создана на основе какой-то нереальной социалистической программы. Насколько мы знаем, ее нужно болезненно выстрадать через трансформацию общества, включая отличительные формы урбанизации. Изучение урбанизации капитала определяет возможности и неотъемлемое принуждение, сопровождающее борьбу за достижение цели.  Историческая география капитализма самым основательным образом представила физический и социальный ландшафты. Эти ландшафты в настоящее время образуют ресурсы, созданные человеком, производительные силы отражают общественное отношение, из которых обозначатся социалистические конфигурации. Неравно мерное географическое развитие капитализма может в лучшем случае быть медленно сглажено, а поддержка существующих пространственных конфигураций, как нам известно, очень важных в воспроизводстве общественной жизни, означает продолжение структурации и копирование пространства господства и раболепства, благоприятных и неблагоприятных обстоятельств.

Как вырваться из этого, не разрушая общественную жизнь, это вопрос, являющийся квинтэссенцией. Урбанизация капитала заключает нас в тюрьму несметными могущественными способами. Как всякий скульптор, мы обязательно ограничены природой сырья, из которого мы пытаемся создать новые формы. И мы должны признать, что физический и социальный ландшафт капитализма, построенный на основе своей характерной формы урбанизации, содержит всевозможные скрытые изъяны, помехи, предрассудки, неприязненные конструкции любого идеализированного социализма.

Но капитализм также разрушителен, пожизненно революционизируя себя и постоянно балан­сируя по лезвию бритвы с целью сохранения своих ценностей и традиций, и непременно уничтожая их, чтобы открыть новое пространство для накопления. То, что Генри Джеймс называл “многократным повторением жертвования денежной прибыли? “, делает урбанизацию капитала особенно открытым и динамичным делом. Следовательно, город, как любит говорить Лефевр (1974), это “место неожиданных людей”, и из этого проистекает множество возможностей. Проблема заключается в том, чтобы понять эти возможности и наработать политический инструментарий, подходящий для их эксплуатации. Тактика борьбы рабочего класса должна быть настолько динамична, на сколько это характерно для самого капитализма. Изменения, например, в сторону более корпаративистского стиля в Соединенных Штатах в период посткейнсианского перехода открывают пространства, куда с готовностью вступают движения за муниципальный социализм с целью создания базы для более широкой политической борьбы. Но чтобы овладеть такой возможностью требуется радикальный переход в американской городской политике от обрывочного плюрализма к политике более высокого классового сознания. Препятствия к тому процессу… действительно серьезные, поскольку они насаждены в структуры самого современного капитализма. Индивидуализм денег, осознание семьи и сообщества, шовинизм государства и местных правительств, соревнуются с опытом классовых отношений … создают неблагозвучие конфликтных идеологий, которые каждый из нас в определенной степени воспринимает.

Но даже предполагая, что классовое сознание выше всего в рамках сложного соперничества городских социальных движений, приходится сталкиваться с другими измерениями борьбы. Следует заметить, например, что в тех европейских странах, где муниципальный социализм увенчался успехом и где действительно преобладает классовая политика, корпоративистская власть городских классовых объединений вытесняется и заменяется властью государства (powers of the nation state) в которой буржуазия может легко удержать свою власть. Распределение власти между городским регионом, государством и многонациональными органами – это само по себе результат классовой борьбы. Буржуазия всегда будет стремиться вытеснить власть и ее функции с тех пространств, где ее контроль не возможен, туда, где ее гегемония превалирует. Напряженность между городом и государством, о котором так много в своем описании подъема капитализма говорит Бродель (1984), все еще актуальна для нас. Она заслуживает более внимательного рассмотрения как неотъемлемая часть классовой борьбы вокруг выживания капитализма и производства социализма. Капитализм уцелел не только за счет производства пространства, на чем настаивает Лефевр, но также за счёт верховного контроля над пространством, и это правда настолько же характерна для городских регионов, насколько и для глобального пространства капиталистических устремлений.

Урбанизация капитала – это только часть всего комплекса проблем, с которыми мы сталкиваемся в поисках альтернативы капитализму. Но это жизненно важная часть. Понимание того, как происходит урбанизация капитала, последствия такой урбанизации является необходимым условием четкого представления любой теории перехода к социализму. В последнем параграфе “Социальной справедливости и города” я написал такие строки: ” … и еще предстоит приход подлинного гуманного урбанизма. Он остается для революционной теории, чтобы наметить путь от урбанизма, основанного на эксплуатации к урбанизма, предназначенному для человека”. И он остается для революционной практики, чтобы осуществить такую трансформацию. Такая цель по-прежнему стоит. Но сейчас я хотел бы определить эту цель в более широкой перспективе. Любое движение к социализму, которое не сталкивается с урбанизацией капитала и ее последствиями, обречено на провал. Строительство свойственной социализму формы урбанизации настолько необходимо для перехода к социализму, насколько подъем капиталистического города был средством существования капитализма. Продумывая пути социалистической урбанизации, мы намечаем путь к самой социалистической альтернативе. А это то, что революционная практика должна совершить.

Деньги, пространство и время как источники общественной власти

То, что обладание деньгами придает огромную общественную власть их владельцам, не требует основательной демонстрации. Маркс пародирует кажущееся волшебство их власти так: «Степень власти денег – степень моей власти… Я ужасен, но я могу купить для себя самую прекрасную из женщин. «Следовательно, я не ужасен… Я глуп, но деньги – это реальный разум всех вещей и как же тогда их обладатель может быть глуп? Кроме того, он может купить для себя талантливых людей, и тот, кто имеет власть над талантливыми людьми, разве не более талантлив, чем талантливые люди? Разве не я, кто благодаря деньгам, способен на все, чего страстно желает сердце, обладаю всеми человеческими способностями? Разве, следовательно, не мои деньги трансформируют всю мою несостоятельность в свою противоположность?».

Общественная власть денег, следовательно, всегда была предметом желаний, вожделенных, жадных. Таким образом, конкретная абстракция денег действительно обретает власть в отношении нас и над нами.

Но что же время и пространство? Однажды установленные как конкретные абстракции в рамках сообщества денег, разве они также не становятся источником общественной власти? Разве те, кто правит ими, не обладают сильной властью социального контроля? Такой тезис призывает по меньшей мере хотя бы к минимальной демонстрации. Последняя, однако, не раскроет суть, до тех пор, пока мы сами не дойдем до понимания того, что в конце концов имеет значение связи между контролем за деньгами, пространством и временем как пересекающимися источниками общественной власти. Деньги, таким образом, могут использоваться для контроля времени и пространства, тогда как контроль над временем и пространством может легко держать пари, что он опять-таки контроль над деньгами. Спекулянт собственностью, у которого есть деньги, чтобы подождать, и который может оказывать влияние на развитие смежных пространств, находится в лучшем положении, чем кто-то, не обладающий властью ни в одном из этих измерений. Контроль над пространством, как известно каждому генералу и геополитику, имеет огромную стратегическую значимость в любой борьбе за власть. Этот же принцип применим и в мире обмена товаров. Любой управляющий супермаркета также знает, что контроль над стратегическим пространством в границах целостной конструкции социального пространства – на вес золота. Ценность пространства начинается с земельной ренты. Но пространственная конкуренция – это всегда монополистическая конкуренция просто по тому, что две функции не могут занимать точно одно и то же местоположение. Захват стратегических пространств в пределах общего пространства может иметь на много больше смысла, чем его кратная доля контроля. Борьба интересов железных дорог в XIX веке представляет множество примеров действия данного принципа, тем временем Тарбелл (1904) рисует Рокфеллера “склонившегося над картой Восточного побережья и планирующего захват стратегических районов с нефтеперегонными заводами”. Контроль над стратегическими земельными участками в рамках города присваивает значительную власть над всей структурой развития. И хотя освобождение пространства и аннулирование пространства временем разрушает любую постоянную власть, которая может установить контроль над стратегическим пространством, элемент монополизма возрождается вновь. На самом деле контроль над производством, организацией в пространстве затем становится фундаментальным фактором в создании новых пространственных монополий. Важность такой власти монополии заключается абсолютно в том, что она обеспечивает подъем монопольной ренты и, следовательно, может быть конвертируема в деньги. Но созданное пространство общества также, на чем настаивает Лефевр (1974), представляет собой пространство общественного воспроизводства. А значит, контроль за созданием такого пространства также получает некоторую власть над процессами социального воспроизводства. Мы можем наблюдать действие данного принципа в различных социальных обстоятельствах. Организация пространства в домовладении говорит много о власти и отношениях полов в семье, например, тогда как иерархические структуры власти или привилегий могут передаваться непосредственно через формы пространственной организации и символику. Контроль за пространственной организацией и властью по использованию пространства становится решающим средством для воспроизводства отношений общественной власти. Государство, или какая-то другая общественная группа, например, финансистов, землевладельцев и т. д. могут часто скрывать свою власть, чтобы оформить социальное воспроизводство за кажущейся нейтральной позицией их власти, организующей пространство (Лефевр, 1974). Только в некоторые моменты – грубого нарушения политических границ устранения пространств оппозиции более высшей властью, коррупции в системе получения разрешений по планированию совершенно очевидным становится отсутствие нейтралитета в создании пространства. Власть, чтобы оформить пространство, оказывается позже одной из самых решающих в осуществлении контроля за социальным воспроизводством. И именно на этой основе те, кто обладают профессиональными и интеллектуальными умениями, чтобы оформить пространство материально и эффективно – инженеры, архитекторы, планировщики и т. д. могут сами об­рести некоторую власть и обратить свои специальные знания в финансовую выгоду. Отношение между контролем над деньгами и контролем над временем как источниками социальной власти являются не менее непреодолимыми. Те, кто могут позволить себе ждать, всегда имеют преимущество над теми, кто этого себе позволить не может. Наиболее очевидно это проявляется во время забастовок и локаутов, когда рабочие очень быстро могут перейти к голодовке, а хозяева продолжают обедать при полных столах. Капиталисты могут продолжать осуществлять частичный контроль за добавочным рабочим время нем трудящихся, так как они могут выждать фазы активной классовой борьбы. Это принцип работает и среди буржуазии. Дифференцированные способности контролировать время консолидируют иерархию власти денег в буржуазном окружении. Похожее давление существует среди рабочей силы и в скрытом внутреннем мире семейной жизни.

Несколько удивительно, что в семье отношения контроля денег и  времени создают зону конфликта полов.

Деньги, время и пространство существуют как конкретные абстракции, оформляющие повседневную жизнь. Универсальны, объективны, поддающиеся количественному определению в минуту – каждая из этих перечисленных понятий приобретает эти особые качества через господствующую социальную практику, где наиважнейшее значение имеют товарообмен и общественное разделение труда. Цены, ход часов, права на четко обозначенные пространства формируют рамки, в пределах которых мы действуем и на чьи сигналы и значения мы волей-неволей отвечаем как на внешние силы по отношению к нашему индивидуальному сознанию и воле. И не имеет значения, насколько неистов дух восстания и отвращения, могущие случайно возникнуть, жесткие нормы, определенные такими конкретными абстракциями, к настоящему времени настолько глубоко закреплены, что стали почти факторами природы. Бросить вызов этим нормам и конкретным абстракциям означает бросить вызов центральной, движущей силе нашей общественной жизни.

Но конкретные абстракции денег, времени и пространства не определяются вне зависимости друг от друга. Деньги, например, возникают из обмена и пространственного разделения труда, они представляют общественное рабочее время. Но, по тому же самому признаку, образование мирового рынка зависит существенно от возникновения соответствующей денежной формы и распространения психологических предпосылок, необходимых для должного ее использования. Частично я настаиваю на важности таких взаимоотношений, так как другие авторы часто игнорируют их. Но я также настаиваю на том, что властные отношения между отдельными людьми, группами и даже целыми социальными классами и последующей возможностью найти вероятные пути социальной трансформации, получили широкое определение через сеть денежных пространственных и хронологических показателей, которые свидетельствуют о параметрах общественного действия. Сложно выйти за пределы этих параметров.

Впервые опубликовано здесь