Поиск по этому блогу

5 мая 2012 г.

Даниэль Бенсаид. Наследие без собственников ищет авторов



  Актуальность Маркса – это актуальность самого капитала. Поскольку, хотя он и был великим мыслителем своего времени и мыслил вместе с ним, он всегда мыслил против своего времени или опережая его, мыслил несвоевременно. Его практическая и теоретическая схватка с неутомимым врагом, с безличной силой капитала, делает его нашим современником. Его вчерашняя неактуальность превращается в актуальность сегодняшнюю.







При жизни Маркса именно карикатура, а не фотография, служила основным инструментом изображения людей. Фотографический портрет, встречавшийся тогда еще довольно редко, оставался в большей степени делом частным, позволявшим запечатлеть черты лица друга, живущего далеко, или сохранить память о недавно ушедшем родственнике. Замещая эмали, любовные камеи и галереи картин, представлявших династию, фотография постепенно начала демократизировать изображение (Именно в 1862 году споры о правах на воспроизводство привели к признанию фотографии как искусства, что было необходимо для защиты авторского права).


Например, когда умер Вольф (Лупус), Маркс и Энгельс заказывают около дюжины его фотографий специально для ветеранов 1848 года из Германии и Соединенных Штатов. Так они почтили память верного товарища, сохранив его облик. Точно так же Маркс, Энгельс и Кугельман могли посылать друг другу в качестве подарка тщательно отобранные портреты, вовсе не думая о потомках (Маркс весьма сдержанно отнесся к идее своего редактора Мориса Лешатра украсить форзац "Капитала" портретом автора): такие фотопортреты служили просто знаком дружбы. Отсюда забота о собственном изображении, которое, как любая собственность или одежда, связано с вопросом самоуважения и уважения к другим, а не имиджа. Поэтому люди на фотографиях тех времен выглядят торжественными, чопорными, несколько неестественными, они стоят или показаны крупным планом, это одиночные портреты или групповые, снятые в декорациях, составленных массивной драпировкой или мещанской мебелью, причем неподвижность лиц связана не только со значительным временем позирования.


Поэтому, конечно, неслучайно то, что свой последний портрет, на котором он предстает эдаким благостным патриархом, Маркс заказал в 1882 году в Алжире как раз перед тем, как сбрить свою знаменитую пышную бороду, так что не сохранилось никакого изображения бритого Маркса, изможденными и измученного болезнями и тяготами жизни, Маркса последнего года жизни.


Несмотря на особую социальную функцию фотографии и постановочность, изображения живого Маркса сохраняют ощущение близости и человечности, которое впоследствии было скрыто коркой грубоватой сталинской иконографии и ханжеской агиографии, которые управляли распространением нового культа на международном уровне. В "политически корректном" универсуме победившей бюрократии образ святого отца-основателя должен был быть одновременно успокаивающим, угрожающим и непорочным. Потому и появились биографии, из которых вычищены все упоминания о возможном внебрачном сыне, где мачистские выпады Маркса стыдливо замалчивались, как и гомофобия Энгельса (1): Маркс и Энгельс, сколь бы смелыми и прогрессивными они ни были в теории и политике, оставались людьми своего времени, со всеми его предрассудками, ведь неоспоримо то, что строй ума меняется не так быстро, как законы или техника.


Бюрократическая сакрализация людей с их человеческими слабостями привела к созданию изваяний и множества красочных изображений Маркса-Юпитера, авторитарного олимпийского бога, властного пророка, принесшего нам новые скрижали закона, своим видом подражающего суровому облику и окладистой бороде Моисея Микеланджело, чей каменный взгляд пугал самого Фрейда. Сколько афиш и марок, полотнищ, красующихся за трибунами переполненных конгрессов, сколько лент с орденами и медалями, сколько памятных шествий и китчевых брелков украшены пресвятой династией – Марксом-Энгельсом-Лениным-Сталиным! Предполагалось, что эти наложенные друг на друга профили будут создавать впечатление генеалогической преемственности – примерно так же, как в библейской книге бытия, где расписана последовательность от Адама до Ноя: Маркс якобы родил Ленина, который родил Сталина точно так же, как Адам родил Сета, который родил Еноха, который родил Кенана. И так далее, без всяких разрывов и несостыковок – вплоть до обретенного рая или конца времен.


Разрушение бюрократических икон и сокрушение глиняных идолов – это подлинное избавление, способ освободить Маркса от догм, которые на протяжении почти целого века сковывали его. Его открытый, безмерный труд затрагивает главный нерв нашей эпохи. "Капитал", как беспрерывная критика динамической системы, так и остался незавершенным, несмотря на множество переделок его плана. И не потому, что жизнь автора оказалась слишком коротка, потому что это была человеческая жизнь, а предмет его критики, находящийся в постоянном движении, увлекал ее все дальше и дальше.


Маркс, причисленный к сонму святых, сегодня пользуется беспрекословным академическим признанием, которое стремится ограничить его историческими рамками его собственного века: он, конечно, крупнейший мыслитель, но уже устаревший и немодный, он хорош для архивов и музеев. Экономист-любитель, философ, достойный того, чтобы его изображение вписали в великую фреску одиссеи Духа, историк, подходящий для выпускных экзаменов, первооткрыватель социологии? Все понемногу. То есть, в итоге, получается Маркс кусочками, совершенно безобидный Маркс. Он был бы уважаемым интеллектуалом, если бы не его дурацкая идея заняться политикой. Но именно это занятие превратило его в интеллектуала нового типа, который в 1860-х годах мог одновременно редактировать "Капитал" и работать над созданием организации – вплоть до наклеивания марок – Первого Интернационала. Вот почему, как пишет Жак Деррида, "без Маркса – ничего, никакого будущего". Можно быть за, против или вместе, но не "без". И когда неолибералы, облизывающие Гоббса, Локка или Токвиля, относятся к нему как к барахлу из XIX века, призрак улыбается себе в бороду.


Актуальность Маркса – это актуальность самого капитала. Поскольку, хотя он и был великим мыслителем своего времени и мыслил вместе с ним, он всегда мыслил против своего времени или опережая его, мыслил несвоевременно. Его практическая и теоретическая схватка с неутомимым врагом, с безличной силой капитала, делает его нашим современником. Его вчерашняя неактуальность превращается в актуальность сегодняшнюю.


(Пере)открытие Маркса, избавленного от культа и фетишей, тем более необходимо, что существенная часть его работ ("Экономико-философские рукописи 1844 года", "Немецкая идеология", "Экономические рукописи 1857-1859 гг.", "Теории прибавочной стоимости", книги II и III "Капитала", объемная переписка) была опубликована посмертно. Рецепция этих работ растянулась на десятилетия – по мере появления переводов, часто запоздалых и несовершенных. Так, "Манифест коммунистической партии" не был известен зарождающемуся французскому рабочему движению периода Второй Империи – первый французский перевод появился только в 1872 году, во франкоязычном журнале "Le Socialiste", публикуемом в... Соединенных Штатах! (2)


Итак, наследие работ, особенно когда они обращены к практическому действию, не сводится к их букве. Оно оказывается историей их интерпретаций и рецепций, включая и случаи проявления неверности, которые порой являются лучшим способом остаться ему верным. Тот же Деррида сказал: "Наследие – это не имущество, не богатство, которое получаешь и можешь положить в банк; наследие – это активное, избирательное утверждение, которое могут оживить и заново утвердить скорее незаконные наследники, чем законные" (3).


Это, в некотором смысле, наследие без собственности и без руководства по эксплуатации.

Наследие в поиске авторов.


Маркс без "-измов"


Не успело пройти десяти лет со смерти Маркса, и Жорж Сорель в своем эссе 1908 года заявил о "разложении марксизма". Слишком долго Маркс оставался пленником различных "-измов", партийных и государственных ортодоксий, мраморных или гипсовых идолов, из-за которых его профанная критика современности закаменела в культе. Если пройти через галерею его кривых зеркал, больше узнаешь об ожиданиях или проекциях эпохи на его работы. Речь не о том, что надо предпринять археологические раскопки, чтобы найти исходного, подлинного Маркса, существующего независимо от плохих копий и многочисленных подделок, вопрос в том, как вернуть его в игру интерпретаций, которые позволяют жить мысли, открывая в ней неведомые или заброшенные пути.


Парадокс в том, что последние двадцать лет стали годами не столько его объявленной смерти, сколько возрождения. Неверно изображать 1960-е как золотой век марксизма. Вне всяких сомнений, никогда не было такого количества столь качественных марксистских работ, как в наши дни. Они позволяют распрощаться с французским провинциализмом, открывая англосаксонские, латиноамериканские, азиатские и африканские теоретические работы. И дают возможность завязать многообещающий диалог между исследователями-марксистами и работами из других теоретических направлений, например критической социологии, психоанализа, феминистских или постколониальных исследований.


Богатство и разнообразие этих работ говорят о поворотном моменте в шумной истории марксизмов и их кризисов. Как подчеркивает Статис Кувелакис, марксизм в своей основе – это "мысль кризиса". Его распространение, начавшееся на излете XIX века, запустило борьбу тенденций, которые, откликаясь на вызовы эпохи, постоянно проникали и на территорию теории. С самого начала это распространение означало искажение и размножение наследия. Поэтому сразу же начали говорить о "разложении марксизма".


Последний по времени "кризис марксизма" пришелся на 1980-е и был с триумфом отпразднован либеральными идеологами. В очередной раз исследовательская программа, выведенная из основополагающих работ Маркс, столкнулась с проблемами периода экспансии и с трансформациями самой капиталистической системы. Практики и формы социального движения должны были пройти через испытание метаморфозами общественных отношений, разделения труда и организации производства. К этим вновь и вновь повторяющимся характеристикам конец исторического периода, названного "коротким XX веком", добавляет крушение обществ, которые на протяжении более половины века представлялись в качестве временного воплощения призрака коммунизма.


Но уже с середины 1990-х годов неолиберальная эйфория начинает спадать. Проведение осенью 1995 года в Париже Первого международного конгресса Маркса показательно совпало с мощным забастовочным движением работников социального обеспечения и государственных служб. Конгресс стал моментом возрождения марксистских исследований, особенно плодотворных в англосаксонских странах, тогда как во Франции началом этому возрождению послужили публикация в 1993 году работы Жака Деррида "Призраки Маркса" и намерение Жиля Делеза посвятить книгу "великому Марксу". Параллельная публикация сборника "Нищета мира" ("La Misère du monde") под руководством Пьера Бурдье вдохнула новую жизнь в критическую социологию. На обломках XX века расцвела, таким образом, "тысяча марксизмов", о которой говорит философ Андре Тозель. Воздух пусть и не стал ярко-алым, но налился новыми цветами (4).


Такое почкование "тысячи марксизмов" представляется освободительным моментом, когда мышление ломает свои догматические тиски. Оно означает возможность начать заново, после травматического опыта трагического века, не стирая, однако, прошлое, не превращая его в чистый лист. Эти марксизмы, в равной мере многочисленные и актуальные, служат доказательством замечательного стремления к знанию. Их изобилие ставит, однако вопрос – что именно, если преодолеть их различия и дисциплинарную фрагментацию, могло бы составить объединенную общим заголовком исследовательскую программу? Иначе говоря, можно ли продолжать говорить о марксизме в единственном числе, или же придется довольствоваться, как считает каталонский философ Фернандес Буэй, Марксом без "-измов" или деконструированным марксизмом? "Каков, – спрашивает Андре Тозель, – минимальный консесус относительно того, что можно называть действительно марксисткой интерпретацией?" Много тысяч марксизмов, настоящих и будущих, поднимает, следовательно, "проблему минимального теоретического согласия относительно поля законных разногласий", без которого это столь обильное размножение может, в действительности, привести к раздроблению теоретического ядра и к его растворению в вареве постмодернистской культуры.


Долгий теоретический голод сталинской эпохи обострил вполне оправданный аппетит к открытию и изобретению. Оковы государственного марксизма и история инквизиторских отлучений также разбудили законное стремление к свободе мысли, провозвестниками которой стали "великие еретики" предшествующего периода (Эрнст Блох, поздний Лукач, Жан-Поль Сартр, Луи Альтюссер, Анри Лефевр или Эрнест Мандель). Но сегодня риск, похоже, прямо противоположный: возможно, тысячи марксизмов будут мирно, в полном согласии друг с другом сосуществовать в общем спокойном пространстве. Эта опасность эклектизма совмещается с институциональной реабилитацией Маркса, усвоенного благопристойным академическим марксоведением, лишенным какого бы то ни было подрывного потенциала. В "Призраках Маркса" Деррида предостерегал против попытки "использовать Маркса против марксизма, дабы нейтрализовать или, во всяком случае, приглушить политический императив в спокойной экзегезе расклассифицированного творчества" (5).


Причина этой угрозы заключается в рассогласовании ритмов интеллектуального освоения и медлительности новой социальной мобилизации, то есть в постоянном расщеплении теории и практики, которое слишком давно наблюдается в западном марксизме (6). Но лишь претендуя на их объединение, марксизм подчиняет себя двойному критерию оценки. И если он не был, говоря серьезно, опровергнут на теоретическом уровне, он, несомненно, за прошедший век перенес множество тяжелейших политических поражений рабочего движения и социальной эмансипации. Его исследовательская программа остается действующей. Но будущее у него есть только в том случае, если ему удастся не скрыться за университетской стеной, а выстроить тесные связи с обновленной практикой социальных движений и с сопротивлением имперской глобализации.


В этом-то как раз наиболее явно и выражается актуальность Маркса – в его критике приватизации мира, критике фетишизма товара, доведенного до собственной предельной зрелищности, критике ускоряющейся погони за прибылью, грозящей всем смертью, критике ненасытного захвата новых пространств, подчиняемых безличному закону рынка. Теоретическая и активистская работа Маркса развивалась во времена викторианской глобализации. Тогдашнее развитие транспорта соответствует нашему интернету; кредит и спекуляция испытали невиданный доселе подъем; было отпраздновано варварское бракосочетание рынка и техники; появилась "индустрия бойни"... Но из этой великой трансформации родилось также рабочее движение Первого Интернационала. "Критика политической экономии" остается непреложной расшифровкой иероглифов современности и зачином исследовательской программы, остающейся сегодня столь же плодотворной, как и вчера.


Со всей очевидностью проявившийся в наши дни, кризис капиталистической глобализации и крушение его апологетических дискурсов образуют основание для возрождения марксизмов (7). Это пышное цветение вполне отвечает требованиям свободного и строгого исследования, остерегаясь при этом чисто академической экзегезы. Оно показывает, сколько призраков Маркса бродят по нашему времени, и сколь ошибочно было бы противопоставлять воображаемый золотой век 1960-х бесплодности современных марксизмов. Конечно, молекулярная работа теории сегодня не так заметна, как вчера. На нее не работает известность крупнейших мыслителей, как это было в прошлом. Но, возможно, именно поэтому она оказывается более насыщенной, в большей мере коллективной, более свободной и раскрепощенной. И если 1980-годы выглядели довольно пустынно, новое столетие обещает появление не только отдельных оазисов, но нечто большее.


Фернан Бродель говорил, что для того, чтобы покончить с марксизмом, понадобилась бы необычная полиция, надзирающая за словарным запасом. Хотим мы того или нет, мышление Маркса уже вошло в прозу нашего времени – пусть это и не нравится тем, кто, подобному известному мещанину во дворянстве, говорит прозой, сам того не зная. Сохранять верность критическому посылу марксизма – значит по-прежнему считать, что наш мир конкуренции и войны всех против всех невозможно реформировать при помощи косметического ремонта, что его нужно ниспровергнуть, и задача эта сегодня как никогда актуальна. В деле понимания этого мира, если мы хотим изменить его, не довольствуясь комментированием или разоблачением, мысль Маркса и тот "раскат грома", неслышный для современников, которым стал "Капитал", выступают, конечно, не итогом пути, а отправным пунктом и дорогой, которую необходимо пройти.


Примечания:

1) См., в частности, письмо Энгельса от 22 июня 1869 года: "Педерасты начинают считать свои ряды и полагают, что они составляют силу в государстве. Им не хватало только организации, но, судя по этим данным, она, по-видимому, уже тайно существует. И так как они насчитывают у себя во всех старых и даже в новых партиях, от Рёзинга до Швейцера, таких выдающихся людей, то победа их неминуема. "Guerre aux cons, paix aux trous-de-cul"! – таков будет теперь пароль. […] Нам, бедным людям, привыкшим действовать спереди, с нашей ребяческой склонностью к женщинам, придется тогда довольно плохо".

2) См.: Philippe Videlier, La Proclamation du Nouveau Monde, suivi de Manifeste du Parti communiste,première édition française, New York, 1872, Grigny, Paroles d’aube, 1995.

3) Jacques Derrida, Marx en jeu, Paris, Descartes & Cie, 1997.

4) Отсылка к фильму Криса Маркера "Цвет воздуха – красный" ("Le fond de l'air est rouge") – прим. перев.

5) Цит. по: Жак Деррида. Призраки Маркса. М.: Logos-altera, издательство "Ecce Homo", 2006, пер. Бориса Скуратова, с. 49. – прим. перев.

6) См.: Перри Андерсон, Размышления о западном марксизме, М., 1991.

7) Об этом свидетельствуют работы Роберта Бреннера или Майка Дэвиса из США, заметная издательская активность в Азии и Латинской Америке, множество работ во Франции, в том числе активистские исследования, посвященные логикам глобализации. Изучение "историко-географического материализма", импульсом для которого стали работы Дэвида Харви, снова осваивает пути, открытые Анри Лефевром и его исследованиями производства пространства. Феминистские исследования оживляют рефлексию, направленную на отношение общественных классов, на системы принадлежности и коммунитарные идентичности. Работы Джона Беллами Фостера, Майка Дэвиса, Пола Беркетта закладывают теоретический фундамент экосоциализма. Исследования культуры, такие как работы Фредрика Джеймисона в США или Терри Иглтона в Великобритании, открывают новые перспективы критике представлений, идеологий и эстетических форм. Критика политической философии обретает новое дыхание в исследованиях Доменико Лосурдо или Эллен Вуд, посвященных либерализму и колониализму, как и в таких заново открытых крупных фигурах, как Дьердь Лукач или Вальтер Беньямин; в исследованиях по критической историографии Французской революции; в новом прочтении марксистского корпуса молодыми философами; в вопросах юристов-практиков и университетских ученых, адресованных метаморфозам и неопределенностям права; в вызванных, в частности, социальной экологией спорах относительно роли науки и техники, а также возможности их демократического контроля; в оригинальной интерпретации лакановского психоанализа; в столкновении марксистского наследия с произведениями таких авторов, как Ханна Арендт, Хабермас или Бурдье.

Отрывок из книги Даниэля Бенсаида. Маркс [Инструкция по применению ], М.: Институт общегуманитарных исследований, 2012 - 200с.

Комментариев нет:

Отправить комментарий