Жак Рансьер. Народ, толпа и мнимый популизм

Ни дня не проходит без критики, которая со всех сторон доносится в адрес популизма и рисков, с ним связанных. Но не так уж просто понять, что означает само это слово. Кто такой популист? 

Ни дня не проходит без критики, которая со всех сторон доносится в адрес популизма и рисков, с ним связанных. Но не так уж просто понять, что означает само это слово. Кто такой популист? Несмотря на различные вариации значений, согласно господствующим установкам, его характеризуют три ключевые черты: стиль речи, обращенной прямо к народу в обход представителей и известных публичных деятелей; заявление, что правительства и руководящие элиты больше озабочены собственной выгодой, нежели общественными интересами; риторика идентичности, выражающая страх и неприятие посторонних.

Ясно, однако, что три эти черты необязательно связаны друг с другом. В прежние времена политики из лагеря французских республиканцев и социалистов были убеждены в существовании образования под названием «народ», который был источником власти и главным посредником в политических дебатах. Это убеждение не влечет за собой никаких расистских или ксенофобских настроений. Для того чтобы заявить, что наши политики больше думают о своей карьере, чем о будущем своих соотечественников, или что те, кто находится у власти, действуют в интересах финансовой элиты, не требуется демагог. Подтверждения этому мы изо дня в день получаем от тех же самых СМИ, которые критикуют «популистские» тенденции. Более того — лидеры, которых называют «популистами» – вроде Сильвио Берлускони и Николя Саркози – явно воздерживаются от распространения идеи коррумпированности элит. Понятие «популизм» не служит для обозначения какой-либо определенной политической силы. Оно не указывает ни на какую-то определенную идеологию, ни на последовательный политический стиль. Оно используется лишь для того, чтобы создать некоторым людям определенный имидж.

Ведь «народа» не существует. Существуют разнородные и даже противоречивые образы людей, фигуры, сконструированные с помощью того или иного способа сборки, некоторые своеобразные качества или отсутствие таковых. Понятие «популизм» конструирует народ, который характеризуется сочетанием некоторой способности – необузданной силы большинства, и неспособности – невежества, приписываемого этому большинству. Третья черта популизма – расизм – является определяющей для этой конструкции. Задача – показать демократам, которых вечно подозревают в том, что они идеализируют народ, его настоящую и глубинную сущность. Согласно этой позиции, народ – всего лишь толпа, живущая первичным чувством неприязни как по отношению к власть предержащим — которых она называет предателями, будучи не в состоянии постичь сложность политических механизмов, — так и по отношению к иностранцам, которых она боится из-за своей атавистической привязанности к условиям жизни, чье демографическое, экономическое и социальное развитие находится под угрозой. Понятие «популизм» возвращает нас к концепции народа, разработанной в конце XIX века такими мыслителями, как Ипполит Тэн и Густав Ле Бон, напуганными Парижской коммуной и подъемом рабочего движения – невежественной толпой, пребывающей под впечатлением от громких речей «агитаторов» и доведенной до чрезвычайного применения силы с помощью непроверенных слухов и заразительных страхов.

Имеют ли эти приступы буйства слепой толпы под руководством харизматичных лидеров какое-либо отношение к современности в таких странах, как наша? Какие бы жалобы ни звучали постоянно в адрес мигрантов, в особенности «молодых людей с окраин», они не находят своего выражения в массовых демонстрациях. То, что сегодня в нашей стране называется расизмом, представляет собой главным образом стечение двух обстоятельств. С одной стороны, это формы дискриминации в сферах занятости и жилья, отточенные до совершенства в стерильных офисах. С другой стороны, государственные меры, отнюдь не ставшие ответом на массовые движения: ограничения иммиграции, отказ в выдаче документов людям, которые годами работали и платили налоги во Франции, ограничение права на французское гражданство лиц, родившихся и выросших во Франции, двойное наказание, законы, запрещающие носить хиджаб и бурку, депортационные сборы, которыми облагаются сами депортируемые лица, и ликвидания стихийных лагерей мигрантов. Эти меры в основном связаны с ростом стабильности права на труд и гражданство у определенной части населения для того, чтобы сформировать большую группу трудящихся, которых в любой момент можно выслать туда, откуда они приехали, равно как и французов, чей статус гражданина ничем не гарантирован.

Эти инициативы внедряются при поддержке идеологической кампании, оправдывающей подобное ограничение прав несоответствием характеристикам национальной идентичности. Но развернули эту кампанию совсем не «популисты» из Национального фронта. Скорее это сделали некоторые, предположительно левые, интеллектуалы, которые нашли неопровержимые аргументы того, что «эти люди не являются настоящими французами в силу своей религиозности».

В этом смысле показательным является недавний «прорыв» Марин Ле Пен. Все, что в этом отношении делается, сводится в одну последовательную риторическую фигуру (мусульмане = исламисты = нацисты), которая скрывается повсюду в текстах так называемого республиканского лагеря. Крайне правые «популисты» не проявляют особых ксенофобских настроений, рвущихся из народных глубин; эти настроения являются сопутствующей силой, которая укрепляется политикой государства и медиа-кампаниями при активном участии видных интеллектуалов. Государство поддерживает постоянное ощущение незащищенности, в котором риск кризиса и безработицы смешивается с рискованными ситуациями, связанными с гололедом и использованием муравьиной кислоты[1], достигая своей наивысшей точки в угрожающей фигуре исламского террориста. Крайне правые превращают его стандартный портрет, найденный в ведомственных отчетах и идеологизированных текстах, в человека из плоти и крови.  

Так что ни «популисты», ни народ в том виде, в котором они представлены в критике популизма, в действительности не совпадают со своими определениями. Но это не беспокоит тех, кто поднимает шумиху вокруг соответствующего фантома. Самое главное для этих людей – соединить само демократическое представление о народе  с представлением об опасной толпе. И сделать вывод о том, что мы все должны положиться на тех, кто нами управляет, а любая угроза их легитимности и целостности – это открытая дверь для тоталитаризма. «Лучше банановая республика, чем фашистская Франция» – так звучал один из самых ужасных лозунгов против Ле Пен в апреле 2002 года. Сегодняшняя истерия по поводу смертельной опасности популизма претендует на то, чтобы теоретически обосновать идею о том, что у нас нет другого выхода.

Перевод Марины Симаковой.

[1] Производное от муравьиной кислоты вещество формамид, которое упоминает Рансьер, используется повсеместно при производстве товаров массового потребления. Французские медиа неоднократно писали о его токсичности.

Впервые опубликовано здесь