Не смотря на кризис государственной машины в России начала 17 века, она смогла выстоять во всех неурядицах Смуты, объединенная необходимостью «национальной, религиозной и простой гражданской безопасности» (Ключевский). Она не стала частью ни Польши, ни мир-империи Габсбургов, однако встроилась в мировую систему в качестве периферийной империи, поставляющей в страны центра, главным образом, сырье. Такое положение, институализированное силами мирового рынка, было непреодолимым в короткие сроки.
«Народ ожидал чего-то необычайного.
Давно носились рассказы о разных предзнаменованиях. Ужасные бури вырывали с
корнем деревья, опрокидывали колокольни. Там не ловилась рыба, там не видно
было птиц. Женщины и домашние животные производили на свет уродов. В Москву
забегали волки и лисицы, иным на небе стали видеться по два солнца и по два
месяца. Наконец, летом 1604 года явилась комета, и астролог-немец предостерег
Бориса, что ему грозят важные перемены», - в таком духе начинает повествование
о Смутном времени историк Костомаров[1]. Да и
большинство наших работ, в нравственно-положительном смысле, писалось и пишется
не без изрядной доли эпического размаха и патриотической патетики. По
прошествии многих лет с событий того времени, в своем исследовании, я попытаюсь
несколько нейтрально рассмотреть Смуту не только как узловой момент отечественной
истории, но и как эпизод становления новой исторической системы, получившей
название «мир-экономика».
Согласно
Иммануилу Валлерстайну[2],
современная мир-система зародилась в так называемом «длинном 16 веке» (термин
Ф. Броделя), то есть приблизительно в 1450-1640 годы и охватила собой весь мир,
как расползшееся мазутное пятно. Северо-западная Европа возникла в качестве
сердцевинной зоны этого мира-экономики, специализирующейся на
сельскохозяйственном производстве, требующем более высокого уровня квалификации,
что способствовало развитию аренды, наемного труда и промышленного производства
в итоге. Восточная Европа и Западное полушарие стали периферийными зонами,
специализирующимися на экспорте зерна, драгоценных металлов, дерева, хлопка,
сахара. Итак, мир-система это – общность с единой системой разделения труда,
единым мировым рынком и множественностью культурных систем.
Вернемся к событиям Смутного времени.
Проведенный профессором Скрынниковым превосходный анализ историографии показал, что, в сущности,
все мнения можно разделить на две группы – тех, кто видит в качестве
доминантных внешние, и тех, кто внутренние причины событий Смутного времени. А
также и то, что замена термина «Смута» на «интервенция», произошла в рамках
сталинистской парадигмы в истории, для того чтобы показать Лжедмитрия I
«исключительно как орудие иностранных интервентов, игнорируя его
поддержку социальными низами»[3]. В
частности такой взгляд на вещи изложен в известной работе Генкина «Ярославский
край и разгром польской интервенции в Московском государстве»[4]. Углубляясь
в чтение данного труда внимательный человек откроет для себя такие перлы 30-х
годов 20 века как - «Лжедмитрий изменник родины», «создание подлинных шпионских
центров», «Де Мело, занимавшийся католической пропагандой – разоблачен,
задержан…». В подобном стиле, был год спустя опубликован в «Ярославском
Альманахе» рассказ Рейпольского «Оборона»[5]. С
первых строк мы узнаем, что «в начале 17 века русскому народу пришлось вести
борьбу с иноземными захватчиками – польскими панами», далее о работе «польских
шпионов» и даже устроенном в Ярославском крае по заданию Сапеги «неплохого
осведомительного пункта», который «раскрыл и ликвидировал позже Пожарский». В
работах, написанных в подобном ключе, делался, в итоге, вывод о Минине как
«представителе тяглых масс Нижегородского посада», а втором ополчении как
«народном» (Генкин. С.156.). Разберемся по порядку.
Россия и Европа
Диалог между Московией и Западом,
начатый во времена Ивана III, продолжался и интенсифицировался. Подобно Колумбу,
немецкий путешественник Зигмунт фон Герберштейн в 1517 году открывает Московию.
Именно тогда зарождается целый новый жанр европейской литературы о Московии,
впоследствии названный «Россика». Тема России на Западе была тогда весьма популярна.
Чем интенсивней становились контакты (торговые, политические,
конфессиональные), тем больше информации о Руси проникало на страницы хроник и
других документов. Энеа Сильвио Пикколомини, впоследствии занявший папский
престол под именем Пия II и написавший первую книгу, в которой встречается слово
«Европа», считал русских европейцами, поскольку они исповедуют христианство.
Идея «единого христианского организма» оставалась удивительно востребованной
как в официальных, так и в иных кругах. На дипломатических конгрессах,
королевских свадьбах и папских инаугурациях от ораторов ожидали «воззваний к
войне против варваров» (exhoratio ad bellum contra barbaros), под которыми понимались турки, с
14 по 19 век контролировавшие четверть европейского континента. Так, папа КлиментVIII отправлял своих легатов к Годунову с
целью убедить его действовать против турков, с этой же целью к царю ездил и
Сапега. И хотя иностранцы всегда питали сомнения в «цивилизованности» русских,
как писал известный французский историк Ф. Бродель, «…разного рода советники и
прожектеры, архитекторы, художники устремились в этот Новый Свет еще задолго до
того, как находившийся в юношеском возрасте Петр Великий завел дружбу с
иностранцами в Немецкой слободе и сделал их своими советниками»[6].
В 1553 году английский
мореплаватель Ченслер доплыл до Архангельска, что дало толчок к созданию
Московской Компании, основанной лондонскими торговцами. Филиал компании имелся
и в Ярославле, бывшем международным транзитным пунктом потока товаров на Запад
(Архангельск-Вологда-Ярославль-Ростов-Переславль-Москва) и Восток
(Ярославль-Нижний Новгород-Казань-Астрахань). Под влиянием европейской торговли
русское хозяйство переживает подъем. Активизируется торговля в портах Балтики.
Одновременно с середины 16 века Россия втягивается в затяжной конфликт с
Польшей и Швецией. Первая была ведущим поставщиком зерна на мировом рынке, а
вторая контролировала Балтийское море, по которому это зерно поставлялось на
Запад. Попытка Ивана Грозного прорубить окно в Европу лишь временно увенчалась
успехом. Вскоре окно было наглухо закрыто. Однако Ливонская война вызвала к
жизни параллель, которая не потеряла актуальности и в последующую эпоху,
поскольку Ватикан был обеспокоен, что победа русских может привести к
господству Московии в Прибалтике и даже за пределами Прибалтики. Параллель эта
заключалась в том, что подобно готам, которых не остановила мощь Римской
империи, русские тоже идут с севера. И спустя каких-нибудь двадцать лет, когда
польско-литовские короли начали войну против Московии, Ватикан предполагал, что
они станут «antemurale» Европы, или наружным крепостным валом, который должен «omnes Moscos et Tataros sub pedibus contereret» (остановить у своего подножия всех
московитов и татар)[7]. За этими культурными
факторами в мировой политике скрывалась борьба между Польшей и Россией за место
в миросистеме, продолжавшаяся до тех пор, пока Польша не исчезла с карты Европы[8].
Проект
«Москвич» и Ватикан
В консервативной дореволюционной
историографии было сформирована та мысль, что «адский замысел против
Московского государства – замысел, плодом которого явилось самозванство –
возник и осуществился в среде враждебной польской и ополяченной западнорусской
аристократии»[9] (Д. Иловайский). Такое
преувеличение роли внешнеполитических факторов, недооценка внешнеэкономических,
их слабая взаимосвязь, оказалась характерна и для советской историографии 30-х
годов, штампы которой можно встретить и в настоящее время. Наиболее
здравомыслящий русский историк Василий Ключевский писал, что, на самом деле мысль
о самозванце была «высижена в гнезде наиболее гонимого Борисом боярства с
Романовыми во главе. Винили поляков, что они его подстроили; но он был только
испечен в польской печке, а заквашен в Москве»[10].
Действительно логично то, что лишь когда Лжедмитрий уже стоял во главе
некоторой партии, состоящей из политических нелегалов юга Руси, украинских
помещиков и воров-казаков (которые уже помогали нескольким самозванцам сесть на
молдавский престол), им начинает интересоваться польское правительство. Последнее
не было настолько наивно, чтобы пойматься на удочку громкого имени: лишь когда
за носителем этого имени оно почувствовало действительную силу, сила эта вошла
в расчеты польской дипломатии[11]. Весть о чудесном спасении царевича как магнит привлекала
разнообразных искателей приключений, стремившихся сделать себе карьеру или, по
крайней мере, набить кошелек, среди которых «большая часть только считалась
поляками, а были русские, даже православные» (Костомаров)[12]. Тем
не менее, вести, через Вишневецких (тоже православные) доходят до короля
Сигизмунда III, сына шведского короля Иоанна и польской принцессы Екатерины. Сигизмунд
находился под сильным влиянием отцов иезуитов. Последние увидали в явлении
московского царевича удобный случай проложить путь к подчинению русской церкви
папскому престолу. Хотя в действительности самозванец, воссев на московский
престол, не спешил с соединением церквей. Он говорил только о своем намерении
вместе с австрийским императором идти на султана. При нем лютеранских пасторов
было едва ли не больше чем ксендзов*. Когда он был убит, иезуиты объявили его смерть наказанием божьим за
измену католической вере.
Другие глобальные игроки
Конкуренция между государствами
приводят к постоянному соперничеству между ними. Некоторые из них пытались
превратить мироэкономику в мироимперию, то есть в такую структуру, где вся
политическая власть всей миросистемы сосредоточена в одних руках. Первую
попытку создать такую мироимперию предприняли представители испанской и
австрийской династии Габсбургов. Не даром известный геополитик З. Бжезинский,
пишет, что «в целом до середины 17 века первостепенной европейской державой
была Испания. Объединяющей доктриной и источником имперского миссионерского
рвения была религия. … Тем не менее, столкнувшись с Англией, Францией и
Голландией. Испания не смогла отстоять свое господство ни в самой Западной
Европе, ни за океаном»[13]. Это
произошло потому, что в условиях мироимперии капитализм задохнулся бы. Всегда, как только какое-нибудь государство
выказывало намерение трансформировать систему в мироимперию, оно тут же
наталкивалось на враждебное отношение со стороны капиталистических коалиций,
создаваемых для отражения подобных попыток.
Известно,
что еще 1571 году герцог Альба, правитель испанских Нидерландов, указывал
немецкому рейхстагу на опасность для всего христианского мира активной
контрабанды оружия в Московию, которую он считал потенциальным врагом. Но еще
важнее были поставки сырья из России в Англию проходившие по линии Московской
компании. Именно они стали решающим фактором в становлении английского флота. Это
сотрудничество двух государств явилось частью англо-испанского противостояния.
Поэтому, отрезать Англию и Нидерланды, главных врагов Испании, от
восточноевропейского сырья было главной целью Филиппа II в Польше, Швеции и России. Эта мысль
дает понять, почему, например, шведскому королю Карлу IX было фактически все равно с кем из
правителей, претендентов или самозванцев, заключать коалицию против Сигизмунда III. Исследователь переписки Карла с самозванцами о. П. Пирлинг, пишет,
что шведский король в письме ко второму Лжедмитрию «разоблачает коварные планы
поляков и литовцев, которые вместе с испанцами, папой и иезуитами, мечтают о
совершенном подчинении себе России. Он положительно заявляет, что к Николину
дню многочисленное польско-испанское войско вторгнется в московские пределы.
Для отражения испанского десанта он готов пустить в ход весь шведский флот»[14]. Собственно правительство Шуйского, чуть ранее
и обратилось к шведам «требуя вспоможения и представляя им, что ляхи воцарением
Лжедмитрия хотят обратить силы России на Швецию для торжества латинской веры,
будучи побуждаемы к тому папою, иезуитами и королем испанским»[15]
(Карамзин). Как видим, тезис об опасности исходящей от Испании принимался обеими
сторонами и не случайно сподвижником Михаила Скопина-Шуйского становится
Делагарди – борец за свободу Голландской республики от испанского владычества.
Безусловно, помощь северного соседа не была сугубо актом доброй воли, жалование
шведам от правительства Василия Шуйского составляло 100 000 ефимков (европейские
талеров с русской надпечаткой) в месяц. Кроме того, Швеция сумела «воспользоваться
моментом»[16] и, по Столбовскому миру
1617 года, полностью вытеснить Россию с Балтийского моря. Ярославские купцы с
этого времени вынуждены были пользоваться услугами посредников – немецких
судовщиков, опуская свои товары на их клади, для перевозки через море.
Ярославское восстание 1609 года
Практически ни один автор*, начиная со времени выхода в свет
работы Генкина, а он сделал это умышленно, не обратил внимания на тот факт, что
Ярославское восстание поднял не «Андрюшка-медник, Кузьма-кузнец и
Семен-пушкарь», как у сочинителя Рейпольского, а голландский солевар Даниэль
Эйлоф. Что подтверждается рядом источников (напр., «Московской Хроникой»
Конрада Буссова, «Реляцией Петра Петрея» и «Московской летописью»), мимо
которых не прошел Карамзин – «Второго (Эйлофа. К.М.) именуют главным виновником
сего восстания, которое встревожило стан тушинский и Сапегин, замешало царство
злодейское, отвлекло знатную часть сил неприятельских от Москвы и лавры. Паны
Тишкевич и Лисовский выступили с полками усмирять мятеж, сожгли предместье
Ярославля. Юрьевец, Кинешму»[17].
Карамзин называет Эйлофа «богатым владельцем», ибо соль была значительным
источником дохода. Именно ее скупали на русских рынках богатые ярославские
купцы. Соль можно было менять на меха. Меха и соль были на первом месте для
Надеи Светешникова, братьев Скрипиных, Григория Никитникова, Лузиных. Этот
механизм был удачно описан Бахрушиным: «Естественные произведения края почти не
играли роли в ярославской торговле… Меха меняли потом на немецкие и иранские
товары, большая часть которых затем шла вместе с русским фабрикатами опять
за Урал в обмен на соболя. Это было
своего рода колесо, которое вертелось непрерывно и в которое Ярославль был
втянут наряду с другими богатыми городами Поволжья»[18].
Таким образом, Ярославль встраивался в формирующийся всероссийский и мировой
рынок. Ситуация общественного беспорядка, бесчинства польских искателей
приключений и их русских приспешников мешали слаженной работе описанного выше
механизма, заставляя выступать против администрации второго самозванца,
независимо от ее национальной принадлежности. Не случайна и национальная
принадлежность самого Эйлофа. Голландцы, как и англичане не желали победы
католической Польше, усиления испанских Габсбургов и полной потере русского
рынка. После событий Смутного времени именно голландцы начинают играть ведущую
роль в международных связях России. В середине 17 века Соединенные Провинции
(Нидерланды) становятся державой гегемоном. На небольшой срок они определяют
правила игры для всей межгосударственной системы, господствуют в мироэкономике,
лидируют в производстве, торговле и финансах, а также вырабатывают культурный
лексикон, которым пользовался весь мир[19]. Поэтому
нет ничего удивительного в том, что в Ярославле 17 века мы встречаем
голландские кафли – белые изразцы с синим рисунком, идущие на отделку печей и
фасадов, голландские колокола, голландские гравюры библии Пискатора, как основу
стенописи, талеры как расчетную единицу.
Второе ополчение
На совете польского короля давно, еще
с февраля 1610 года, было решено смотреть на кандидатуру королевича Владислава,
приглашать которого на престол ездили русские бояре вместе с тушинским
патриархом Филаретом, как на промежуточную ступень. Раз эта ступень была
пройдена, следовало, не мешкая, стремиться к окончательной и уже серьезной,
цели всей компании – соединению Московского государства с Речью Посполитой на
таких же условиях, на каких за сорок лет была присоединена к Польше Литва.
Тогда вся Восточная Европа превращалась в одну огромную державу с Польшей во
главе.
Любопытно,
что у России, после смерти польского короля Стефана Батория, также был шанс
присоединить Польско-Литовское государство, посадив на вакантное место Федора
Ивановича. За это выступала партия литовских панов, недовольных Люблинской
унией. Однако не хватило 200 000 рублей, вовремя присланных на подкуп
представителей двух других партий, стоявших за Сигизмунда и австрийского принца
Максимилиана.
После
взятия поляками в 1611 году Смоленска, произведшего такую радость в
католическом мире, шведы, пользуясь, тем, что Сигизмунд хотел сесть на
московский престол без всяких предварительных условий, выдвигают своего
кандидата в цари – Карла Филиппа. В России же в Нижнем Новгороде начинает
формироваться союз поволжских городов, к которым присоединяются поморские. Материальным
базисом союза становится казна, на которую нанимаются «оставшиеся без дела и
жалования, а часто и без поместий служилые люди, городовые дворяне и дети
боярские» - пишет Ключевский, и добавляет – «так составилось второе дворянское
ополчение»[20]. С этим положение
согласно большинство ученых, так или иначе, занимавшихся Смутой.
Ополчение останавливается
в крупном транзитном центре, работающем на русские и колониальные рынки, в
Ярославле. Здесь оно задерживается на 4 месяца. Ополчение здесь не только
чеканило деньги для своей финансовой поддержки, но и обеспечивало соединение с
северными областями. Важно было не дать полякам отрезать ополчение от Поморья,
в частности Вологды, куда переехала головная контора Московской английской
кампании. К тому времени Вологда уже была важнейшим торговым центром для
русских и иностранных купцов. Таким образом, поддерживались одни и те же
социальные и коммерческие интересы торговой буржуазии. Необходимо отметить, что
помимо формирования миросистемы с ее рынком и разделением труда, необходима
была институциональная структура для ее поддержания. Существенным ее элементом
было создание суверенного государства, включенного в межгосударственную систему[21].
Этот вопрос также пришлось решать руководителям ополчения. Нужно было
установить контроль над территорией и избрать нового царя. Предпочтительным
кандидатом был не связанный с русским боярским родами шведский принц, принявший
православие. Карамзин с сожалением пишет, - «Венец Мономахов, исторгнутый из
рук литовских, возвратился бы вероятно потомству варяжскому, и брат Густава
Адольфа или сам Адольф, в освобожденной Москве законно избранный, законно
утвержденный на престоле Великою Думою земскою, включил бы Россию в систему
держав, которые через несколько лет, Вестфальским миром основали равновесие
Европы до времен новейших!»[22].
Однако шведы не пошли на предложенные им условия, более важной целью считая
оттеснение русских от Балтийского моря и Финского залива. Царь, избранный из
принцев традиционно католического Габсбургского дома, тем более не подходил на
русский престол. Остановились на своем. Династический кризис был преодолен
избранием в 1613 году, удобного всем Михаила Романова, хотя Смута не могла так
быстро улечься. Северные части Новгородского, Ярославского и запад Вологодского
края занимались шведскими войсками. Под Смоленском стояли поляки.
Итак, не смотря на кризис государственной машины в России начала 17 века, она смогла выстоять во всех неурядицах Смуты, объединенная необходимостью «национальной, религиозной и простой гражданской безопасности» (Ключевский). Она не стала частью ни Польши, ни мир-империи Габсбургов, однако встроилась в мировую систему в качестве периферийной империи, поставляющей в страны центра, главным образом, сырье. Такое положение, институализированное силами мирового рынка, было непреодолимым в короткие сроки. Однако сильное централизованное государство, созданное при активном участии крупного ярославского купечества «совместно с дворянством и посадской верхушкой прочих городов»[23] имело все шансы изменить ситуацию в свою пользу в будущем.
Примечания:
* Во время майского переворота 1606 года среди убитых
иностранцев оказалось 4 ксендза и 26 «немецких» учителей. См. Карташев А.В.
Очерки по истории русской церкви. Том 2. М., 1992. С.62.
* См. напр. Смута и Ярославский край: молодежный
альманах/отв.ред. В.М. Марасанова. Ярославль, 2008. Ярославский край в период
смутного времени начала XVII века:
сборник материалов научного семинара. Под ред. Проф. Ю.Ю. Иерусалимского.
Ярославль, 2008.
[1] Костомаров Н.И. Русская
история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М.: Эксмо, 2009. С.298.
[2] См. Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в
современном мире//http://samlib.ru/b/burlankow_nikolaj_dmitriewich/vallerstain.shtml
[4] Генкин Л.Б. Ярославский край и разгром польской
интервенции в Московском государстве в начале XVII века. Ярославль, 1939.
[5] Ярославский альманах. Литературно-художественный
сборник отдела союза советских писателей. Ярославль, 1940.
[6]
Бродель Ф. Грамматика цивилизаций. М., 2008. С. 513.
[7] Нойман И. Использование «Другого»: Образы Востока в
формировании европейских идентичностей. М.: Новое издательство, 2004. С.110.
[8] Кагарлицкий Б. Периферийная империя: Россия и
миросистема. М., 2004. С.124.
[9] Великие российские
историки о Смутном времени/Авт. сб.: В. Татищев, Н. Карамзин, С. Соловьев, В.
Ключевский, Д. Иловайский. М.: Астрель: АСТ: Хранитель, 2007. С.454.
[10] Там же. С.420.
[11] Покровский М.Н. Русская история. В 3 т. Т.1. М.: АСТ,
2005. С.258.
[12] Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее
главнейших деятелей. С.312.
[13] Бжезинский З. Великая шахматная доска. Господство
Америки и его геостратегические императивы. М., 2005. С.31.
[14] Пирлинг П. Переписка
Карла IX с
самозванцами//Русская старина. 1910. Т.141.№1. С.24.
[15] Великие российские
историки о Смутном времени. С.279.
[16] Мелин Я., Юханссон А.В., Хеденборг С. История Швеции.
М., 2002. С.98, 103.
[17] Там же. С.275.
[18] Бахрушин С.В. Ярославские торги в XVII в.//Труды по источниковедению, историографии и
истории России эпохи феодализма. (Научное наследие). М., 1987. С.145, 147-151.
[19] Валлерстайн И.
Миросистемный анализ: Введение. М.: Издательский дом «Территория будущего»,
2006. С.145.
[20] Великие российские
историки о Смутном времени. С.448.
[21] Валлерстайн
И. Конец знакомого мира: Социология XXI века. М.: Логос, 2004. С.145.
[22] Великие российские
историки о Смутном времени. С.369.
[23] Бахрушин С.В. Ярославские
торги в XVII в. С.159.
Комментариев нет:
Отправить комментарий