И сегодня мой район отдал 280 голосов Прохорову, олицетворению этой
новой идеологии, человеку глубоко несчастному... Но зато у него миллиарды и он может всё купить. За него
голосовали, не задумываясь о том, что скорее всего не быть им Прохоровыми, а
скорее быть теми, на ком Прохоров будет делать бабло, сдирая по три шкуры –
пролетариями никелевых заводов, конвейерными зомби Ё-мобилей. Для некоторых
голос за Прохорова – дань уважения успешному человеку, дань тому, кем хотелось
бы быть, но, увы, не стать.
«Я вижу как мои кумиры
Покинули свои посты
Я вижу как меняется
Район моей мечты»
Район моей мечты - Молниеносные квазары (Rap Music
Live 2000)
Район
Мне обидно за мой район. 692 труса, я убежден - из
тех, кто закрывают окна плотнее, когда слышат крики с улиц. Уронив голову на
спинку стула, после семнадцати часов бдения и подсчетов, с отекшими членами и
почти поверженной волей, я размышлял о том, кто эти люди, отдавшие голоса
Путину, пытался угадать их в тех, кого видел в течении дня голосования.
Пенсионеры, мстящие внукам за то, что те наплевали на них. Родители,
наплевавшие на будущее своих детей. Нищие учителя, пошедшие в избирательные
комиссии за две-три тыщи, они хотят купить сладостей своим детишкам, внучатам,
но с ядом этих денег передадут им страх и раболепие.
За плечами десять лет хип-хопа
В седьмом часу вечера мне в подмогу прибыл
наблюдатель от Прохорова, разумная девчонка с асимметричной причей. Честно
сказать, она подоспела вовремя. После закрытия участка лишь адреналин,
гражданское волнение и невозможность свалиться прямо тут на пол держали меня на
ногах при подсчете голосов. Я был измотан, глазам стоило усилий различить цифры
в анкетах, разглядеть галочки в бюллетенях. А вдвоем мы справились.
Мы наезжали на комиссию за грубое нарушение
избирательного законодательства. С каждым посчитанным бюллетенем мы понимали,
что шансов становится все меньше, даже на второй тур. Мы чувствовали поражение,
но твердо следовали инструкциям ЦИКа, которые сами члены комиссии соблюдать не
собирались. Не было фальсификаций, – к счастью ли, - и это была безусловно
победа. По крайней мере после двенадцати часов на избирательном участке я мог
быть почти уверен, что не было вбросов в урну, и не было толп голосующих по
открепительным и тому подобное. Но это было поражение, это были 692 предателя
на районе, которые прикроют окно поплотнее.
Раньше мы, дети, рвались побыстрее с уроков, лишь
только дадут звонок. А теперь мы, два юных человека, стремились следовать точно
букве закона, а комиссия из взрослых уважаемых людей – сплошь учителей моей
школы, - хором не скрывала желания побыстрее срулить по домам, и поэтому
строгие инструкции их же начальства, на которые мы ссылались, шли лесом. Мы
писали жалобу, а комиссия её не принимала, лишь после долгой осады подпись была
поставлена, но заседание по рассмотрению жалобы (по всё той же чуровской
инструкции) так и не было проведено.
Школа
Когда все стало ясно, участок был закрыт и подсчет
был проведен, я почувствовал себя свободней, и повис на турнике на шведской
стенке. Избирательный участок расположился в спортзале моей родной школы, в
моем родном районе. Нет лучше школьного двора, особенно весной, солнечным
воскресным днем. А в тот час я висел на турнике, растягивая окостеневшие шею,
руки, ноги, поясницу. Становилось легче. Я был единственным наблюдателем там,
не спускал глаз с урны для голосования. Мы проиграли, но я чувствовал, что
отдал все силы в этот день и поэтому висел на турнике, точь-в-точь - а может
даже и на том же самом, - как десяток лет назад в этом самом спортзале этой
самой школы.
Тогда, как и деревья, скамейки были большими, теперь же, когда
меня усадили на одну из них ранним утром 4 марта, когда я пришел на участок,
она была слишком низкой, сидеть на ней долго был невозможно, приходилось либо
горбиться, либо нещадно напрягать спину, чтобы поймать равновесие. Под вечер
любезная председатель УИК предложила мне стул, но я отказался уже из принципа.
На такой скамейке мне было удобно, когда я был ростом с велосипед и носился по
этому залу на уроках физкультуры. Все было другим тогда, другими были учителя.
Один из членов комиссии, незнакомый престарелый мужичок, видимо учитель из тех,
что появились здесь уже после моего выпуска, любил подойти ко мне и завести
беседу о, так сказать, разном. И в одном из таких разговоров мы вспомнили
Эдуарда Абрамовича.
Старый еврей с внешностью мудрого филина – благодаря
высоким седым бровям, - именно он когда-то заронил во мне искру, ту, что
воспламенила во мне и заставила пойти наблюдателем на эти выборы. Учитель
истории и обществознания, он, постоянно переводя речь из прошлого к нашим дням,
был с нами честен, а на исходе девяностых, эпохи краха, это было не так-то
просто. Он не был коммунистом, но ему было презренно следовать хвальбе нового
режима и очернению советского прошлого. Еще было немало женщин-учительниц
литературы и МХК, которые с помощью русской классики возбуждали в нас желание
быть честным до конца, до самопожертвования; но учителей истории, способных
идти наперекор штампующимся в массовом виде идеологий новой России; видящих в
изломе современности гной, засохший в исторических ранах жалким компромиссом
угроз и страхов – таких, убежден, оставались единицы на всю страну. Эдуард Абрамович
был одним из них.
Район
Мой район прекрасен, есть улица Тихая, есть зелень
логов, есть школьный двор и церкви у исторического кладбища.
Собственно, лишь асфальтная дорога и полоса бетонных
гаражей разделяли школу и кладбище. Кладбище начиналось сразу за улицей с
душевным названием «Тихая». Кладбище было старым, заросшим зеленью, и в
школьные годы у нас бывали зимние уроки на лыжах по его дорожкам. Там давно уже
не хоронят, там есть диковинные погребальные постаменты аж девятнадцатого века,
а также стройные солдатские глыбки в память о Великой отечественной по числу
погибших, где мы с классом, бывало, проводили субботники, убирали прошлогодние
листья с могил.
Поэтому наверно мы, повзрослевшие обитатели
райончика, воспринимаем это кладбище скорее как культурное место, место, где в
центре города жарким летом можно поймать свежий прохладный ветерок от цветущей
зелени, место, где колокольный звон воскресным утром увлекает в прогулку по
воспоминаниям. Если вы бывали в нашем городе, вам могло попасться это место.
Пройдя от церкви к церкви сквозь зеленые заросли и ушатаные временем могильные
постаменты, вы могли выйти к Скорбящей Матери по ту сторону района. Мой район
прекрасен.
Но в ночи на его улицах свершаются преступления,
слышатся стон разврата и угар синичья. Молодняк чтит нас, старцев здешних
переулков, но и нам стоит остерегаться. На районе бывает неспокойно, злачные
местечки, обычно у магазинов, лучше обходить стороной. Как мухи, пацики
слетаются на говно, тёлок и бухло. Они включают быка и творят беспредел. И
голосуют за Прохорова.
Прохоров
Они не виноваты. Им с детства, со школьной скамьи
вдалбливают новую русскую идеологию: иметь деньги и не работать, тратить деньги
и развлекаться, иметь всех! - Вот цель жизни. Счастлив ты или нет, зреешь ли в
мудреца, связываешь ли себя с другими людьми узами любви, верности и долга –
все это не имеет отныне значения. Жогаешь ли на крутой тачке или яхте, соришь
ли деньгами направо и налево – вот что важно. Эта лютая идеология властвует в
школах сегодня, она плоть от плоти реформы образования и нового
капиталистического общества. Это она била инфарктами Эдуарда Абрамовича, это
ему плевали в спину затертого пиджака на перемене юные прохоровцы из старших
классов. И сегодня мой район отдал 280 голосов Прохорову, олицетворению этой
новой идеологии, человеку глубоко несчастному – к пятидесяти годам он так и не
нашел ту единственную. Но зато у него миллиарды и он может всё купить. За него
голосовали, не задумываясь о том, что скорее всего не быть им Прохоровыми, а
скорее быть теми, на ком Прохоров будет делать бабло, сдирая по три шкуры –
пролетариями никелевых заводов, конвейерными зомби Ё-мобилей. Для некоторых
голос за Прохорова – дань уважения успешному человеку, дань тому, кем хотелось
бы быть, но, увы, не стать.
Школа
«Главное вовремя сменить деятельность» - говорил мне
тот мужичок из комиссии, когда я вспомнил в беседе об инфарктах Эдуарда
Абрамыча, которые случались с ним еще когда я был в старшей школе и затем – всё
чаще, пока не вынудили его уйти из школы.
«Вот я, вовремя ушел из…» - и он назвал какую то
воинскую службу.
Так мы беседовали время от времени с членом
комиссии, с тем, кто позже оскорбит и заставит меня, столь почитающего старших
- особенно учителей, особенно моей школы, - ответить резко, даже грубо, так,
что станет немного стыдно, но всё было по делу. Уже была почти заверена копия
протокола итогового голосования, когда этот общительный престарелый мужчина
отмахнулся на мои слова о том, что я здесь бесплатно, мол «Знаем мы, стал бы ты
тут выкобениваться!». Я не выдержал и крикнул ему: «Вы не верите, что молодежь
может делать что-то бескорыстно, потому что сами все делаете только за
деньги!». Это я сказал перед уходом. А еще раньше одна из учительниц из состава
комиссии подвела меня вопросами – «А ты не в этой школе учился? А когда выпуск?
А кто был классным руководителем» - к тому, что она была моей учительницей.
Мимолетно правда, в те две недели, когда Надежда Григорьевна – моя классная
руководительница в начальной школе – заболела, и Татьяна Борисовна подменяла
её. Вот как выходит, учили, учили, а он вот те на, скандалить стал из-за каких
то процедур и форм избирательного законодательства.
А еще раньше, одна из членов комиссии риторически
охнула, мол и кто вас таких выучил. «Эдуард Абрамович» - ответил я, улыбнувшись.
4-го декабря я собирался в бойкот, но в последний
момент, разговорившись со своим лучшим другом со школьной скамьи, решил, что
проголосую за Яблоко. И друг согласился: «Да, в честь старика». Уже когда я был
марксистским максималистом и отвергал либеральную концепцию, на уроках истории
со стариком, мы с товарищами частенько стебались над его любовью к Яблоку. Это
было как раз в то время, когда мы в составе малюсенькой марксистской группы при
опоре на рабочих из муниципального автопарка и жителей общаг шли на местные
выборы со своим кандидатом. После школы мы клеили листовки на сопли в
тридцатиградусный мороз, звали людей к борьбе, к революции. Однажды у нас был
урок истории, и в ходе его Абрамыч не раз упомянул Яблоко, а мы ехидно
переглядывались, ведь тот день был «днем тишины» и это было типа незаконной
агитации. Мы смеялись над симпатиями к хилому Явлинскому с его огрызком, но мы
глубоко уважали взгляды Эдуарда Абрамовича, его мировоззрение, и это оно в
огромной степени подтолкнуло меня выйти наблюдателем на эти выборы.
Зюганов
Я наблюдатель от Зюганова. Я не член КПРФ, и это
долгая история об оппортунизме реваншистского руководства и слабости левых в
России, но я всё же ловлю момент перед самым закрытием участка и ставлю галочку
за Зюганова. Это наиболее осмысленный протестный голос в условиях этих
несвободных выборов. Второй тур с Жириком немыслим, и мы смеемся с ребятами
вечером, глядя на 52 голоса пермяков за него в итоговом протоколе, и это после
того как этот ублюдок всех уральцев – «От Перми до Екатеринбурга» - назвал
дебилами. Смешно, до слёз. Миронов… он мог бы стать хорошей ставкой, если бы не
был очевидным кремлевским проектом, к тому же блёкл и сер, в нем нет той
широты, какую выражает Зюганов с его отсылом к грандиозному образу СССР. Но
Зюганов не СССР. В Советском Союзе было много того, что могло бы привести к
расстрелу и репрессиям, но там была крутость, вроде той, что делал советский
фанк, вроде того, что творила с надеждой Пахмутова, вроде трюков Никулина с
рукой, почесавшей пятку, вроде бравой Маруси Ивана Васильевича и медведей, что
трутся о земную ось. Если бы Зюганов делал также круто в политике, цены б ему
не было. Но Зюганов не СССР, он лишь его блеклое вопрошание с опозданием на
десятки лет.
Зюганов, увы, не фанк, но нормальные деды за него.
На нашем участке он проиграет даже Прохорову. Но пока еще результат неизвестен,
и деды подмигивают мне, узнав, что я наблюдатель от КПРФ и припевают что-то
партизанское, залихвастое, и мне хочется лечь с гранатой под фашистский танк за
таких дедов, уставших но веселых, нищих но гордых, совершавших подвиги, таких,
которые никогда не отдадут свой голос суке вроде Путина. Нормальные деды с
района за Зюганова, и я за них, стою двенадцатый час перед урной под власовской
тряпкой, в окружении едросовских пособников, в ожидании толп гастарбайтеров с
открепительными, пригнанными под стволами пермскими «братками».
Итоговый протокол
Глубокая ночь, я дома. Лазаю в сети в поисках «Есть
только миг…» в исполнении Олега Даля, и мельком вижу, что Миронов и Жириновский
поздравляют Путина с победой. Да уж… Деды бы не простили. А Прохоров и Путин –
это такие властелины мира, которые обоссутся пройтись без охраны по райончику,
потому что наши нормальные деды вкатят им люлей за грабеж и развал нашей
родины. Поэтому с нашей стороны признать победу Путина – все равно, что сдать
Сталинград. Подкупы и запугивания могут выиграть битву, но не выиграют войны.
Не признавать победу зла, не подчиняться ему. Но
всё-таки признать поражение. Да, нас еще слишком мало. И обидно не то, что
Путин победил, обидно, что из штаба КПРФ звонят и просят вымученную мною копию
итогового протокола, мотивируя срочность тем, что пока у них не будет копии
итогового протокола – им там, мол, не заплатят.
Обидно, что не верят, что ты стоишь здесь бесплатно.
То и дело какой-нибудь знакомый с района, пришедший проголосовать, подойдет и
спросит «Сколько заплатят?». И нынешний учитель в родной школе – в, увы, той,
нынешней школе – тоже спросит «Сколько заплатят?». Нас еще слишком мало, но
завтра принадлежит нам, ведь мы не сдаемся и нас не купить!
05.03.12
victorsergx
Оригинал статьи можно прочитать в блоге автора: здесь
Комментариев нет:
Отправить комментарий