Через 200 лет после
призыва к всемирному всечеловеческому братству, брошенного Великой французской
революцией, и через 80 лет после основания Коммунистического интернационала,
что остается от великой мечты об интернациональной солидарности угнетенных?
Неужели национализм всегда был главной движущей силой мировой политики? И как
должны относиться к этому социалисты?
Как мы должны понимать
эти парадоксы? Может ли марксизм дать нам теоретический инструментарий для их
понимания? Правда ли, что рабочие и эксплуатируемые не имеют отечества, как
полагал Маркс в 1848 году? Может ли «Мать-Земля» стать горизонтом социального
освобождения? И каковы перспективы национализма и интернационализма в XXI веке?
Через 200 лет после
призыва к всемирному всечеловеческому братству, брошенного Великой французской
революцией, и через 80 лет после основания Коммунистического интернационала,
что остается от великой мечты об интернациональной солидарности угнетенных?
Неужели национализм всегда был главной движущей силой мировой политики? И как
должны относиться к этому социалисты?
Противоречивая роль
национализма — один из величайших парадоксов истории XX века. Служа государству
и силам реакции, идеология национализма породила и узаконила некоторые из самых
чудовищных преступлений века: две мировых войны, геноцид армян, евреев и цыган,
колониальные войны, подъем фашизма и военных диктатур, жестокое подавление
прогрессивных, в том числе революционных движений — от Китая в 1920‑е до Индонезии в 1960‑е и Аргентины в 1970‑е годы.
С другой стороны, во
имя национального освобождения добивались независимости колонизированные
народы, а некоторые из самых важных и радикальных революционных
социалистических движений оказались способны добиться народной поддержки и
триумфа — в Югославии, в Китае, на Кубе, в Никарагуа.
Другой озадачивающий
парадокс: хотя национализм во многом определял политические очертания XX века,
величайшая революция нашего времени — Октябрь 1917 года — не была ничем обязана
национализму и очевидным образом была направлена против «защиты отечества» в
войне против Германской империи. Более того, история рабочего и
социалистического движения XX века не знает массовой международной организации,
настолько приверженной интернационализму, как Третий интернационал (по крайней
мере, в первые годы).
Как мы должны понимать
эти парадоксы? Может ли марксизм дать нам теоретический инструментарий для их
понимания? Правда ли, что рабочие и эксплуатируемые не имеют отечества, как
полагал Маркс в 1848 году? Может ли «Мать-Земля» стать горизонтом социального
освобождения? И каковы перспективы национализма и интернационализма в XXI веке?
Любая попытка ответить
на эти вопросы должна начинаться с диалектического подхода к проблеме:
национальный вопрос противоречив, и его противоречия не есть выражение неких
вечных свойств человеческой природы, а есть выражение конкретных исторических
условий.
Важно строго различать
чувство национальной идентичности, приверженность национальной культуре,
ощущение принадлежности к национальному сообществу, к собственной истории — и
национализм. Национализм в качестве идеологии заключает в себе все
вышеперечисленные элементы, а также еще один, ключевой: представление о нации
как о первостепенной, фундаментальной и самой важной социальной и политической
ценности, которой — в том или ином виде — подчинены все остальные. Ганс Кон,
известный историк современного национализма, определил это как «состояние ума,
при котором индивид ощущает свою высшую преданность национальному государству»
[1]. Это вполне адекватное определение — если включить в него также борьбу за
образование национального государства, — даже если мы признаем, что существуют
некоторые (умеренные) националистические движения, борющиеся только за
культурную или территориальную автономию.
Непросто выяснить, как
и когда появился национализм. Некоторые авторы относят его начало к образованию
национального государства в современном виде, то есть к XV–XVI векам
(Макиавелли). Другие, например Кон, возводят национализм к первым великим
буржуазным революциям: в XVII веке в Англии и в 1789 году во Франции
государство «перестало быть королевским государством: оно стало государством
народным, национальным государством, отечеством» [2]. Не так давно Том Нэирн
стремился доказать, что национализм возник в XIX веке (как результат
неравномерного развития капитализма) в периферийных странах (Германия, Италия,
Япония) и только потом достиг «государств центра» (Англии и Франции) [3], но
эта странная хронология достаточно произвольна и, судя по всему, игнорирует
такие известные исторические факты, как патриотическое измерение французской
революции и наполеоновских войн. В любом случае, нет сомнения, что для многих
стран политическим идеалом было не национальное государство, а другие формы
социальной и политической организации: клан, город-государство, феодальный
сеньор, церковь, династическое королевство и многонациональная империя. И хотя
в прошлом можно найти некоторые прецеденты (древние евреи или древние греки),
их природа и сущность весьма отличны от современного национализма.
Марксистский социализм
фундаментально противоположен национализму. Прежде всего потому, что марксизм
отказывается видеть нацию как единое целое: все нации разделяются на разные
социальные классы, с разными интересами и разными представлениями о
национальной идентичности. Но марксизм отрицает националистическую идеологию и
ее систему ценностей в первую очередь потому, что привержен не какой-либо нации,
а интернациональному историческому субъекту (пролетариату) и интернациональной
исторической задаче: социалистической трансформации мира. Это интернационализм
как этического, так и материалистического характера.
Этический момент важен:
для марксистского миропонимания, материалистического и атеистического,
единственная ценность, которую можно считать «священной», абсолютной, — это
человеческое начало как таковое (а эксплуатируемые и угнетенные являются его
освободительной силой). В этом смысле лозунг «Пролетарии всех стран,
соединяйтесь!» есть не только практический призыв к действию, но также
этический ответ социалистов на «священную любовь к своей стране», присущую
националистической идеологии.
Таким образом,
социализм является интернационалистским движением благодаря универсалистскому и
гуманистическому характеру его ценностей и задач. Без этого этического
измерения невозможно понять безоговорочную преданность и самопожертвование
многих поколений активистов рабочего движения различных стран интернациональному
социализму (или коммунизму). Как писал старый большевик Адольф Иоффе в своем
последнем (перед самоубийством) письме Троцкому в 1927 году: «Человеческая
жизнь лишь постольку и до тех пор имеет смысл, поскольку и до какого момента
она является служением бесконечному, которым для нас является человечество».
Однако если бы
интернационализм являлся всего лишь моральным принципом, категорическим
императивом, его было бы легко отвергнуть как красивую утопию. Если этого не
происходит, то потому, что пролетарский интернационализм черпает политическую
силу в объективных конкретных материальных условиях, проанализированных Марксом
еще в «Манифесте»: унификация, объединение мира капиталистической системой.
Как любая
диалектическая тотальность, мировой капитализм — не есть сумма частей
(национальных экономик); так же, как интернациональная классовая борьба не есть
сумма внутринациональных противостояний. Последние представляют собой
органичное целое со своими собственными формами развития, отличными от особенностей
составляющих ее элементов. Георг Лукач писал в «Истории и классовом сознании»,
что категория тотальности на методологическом уровне содержала в себе
революционный принцип. С диалектической точки зрения тотальности никакая
местная или национальная ситуация не может быть объяснена в теории или изменена
на практике, если не принимаются во внимание ее связи с целым: с мировой
экономикой, с социальным и политическим развитием.
Анализ Маркса в
«Манифесте» ничуть не устарел, наоборот, он гораздо более соответствует нашему
времени, чем 1848 году. Империализм стал причиной значительно большего
объединения мировой экономики, контроль рынка мультинациональными монополиями
несравненно увеличился, в общем, унификация планеты капиталистическим способом
производства достигла сегодня качественно более высокого уровня, чем в 1848
году. И это экономическое единство имеет также политическое и военное выражение
в западном атлантизме, в интервенционализме США и т. п. Это означает, что
интернационализм уходит корнями в структуру мировой экономики и мировой
политики. Социалистический интернационализм есть также осознание этой
объективной реальности.
Каков решающий фактор
классовой борьбы: национальные или интернациональные условия? Нужно ли
придавать первостепенную важность мировому процессу или, как писал когда-то
Мао, внутренним факторам и национальным (эндогенным) причинам? Вопрос,
поставленный таким образом, сам по себе вводит в заблуждение. Он предполагает
абстрактное, метафизическое и статичное разделение между национальным и
интернациональным, «внешним» и «внутренним». Диалектическая точка зрения
основана на понимании противоречивого единства между национальной экономикой и
мировым рынком, национальной и интернациональной классовой борьбой — единства,
которое очевидно уже из того факта, что национальная специфика (экономическая и
социальная) есть продукт неравномерного развития международного капитализма.
В «Манифесте» и других
работах Маркса ошибочна идея о том, что современный капитализм есть по существу
гомогенизирующая сила, создающая идентичные условия жизни и борьбы для
эксплуатируемых всех стран. Его слова 1845 года о том, что «национальность
рабочего — не французская, не английская, не немецкая, его национальность — это
труд, свободное рабство, самораспродажа» [4], во многом справедливы; но в них
не учитывается не только культурная специфика каждой нации (которую капитализм
вовсе не отменяет), но и социоэкономические различия между пролетариями разных
наций, связанные с неравномерным и комбинированным развитием мировой
капиталистической системы. Более того, невозможно отрицать значение
национальных особенностей для «формирования рабочего класса» в каждой стране и
для развития каждой отдельной национальной традиции антикапиталистического
сопротивления и борьбы.
Иными словами, хотя
капитализмом создается — как в индустриальных монополиях, так и в подчиненных
странах — современный пролетариат, который борется против одного и того же
врага и имеет одни и те же объективные исторические интересы, это вовсе не
означает, что материальные и социальные условия его жизни одинаковы. По словам
Троцкого, «если мы возьмем Британию и Индию как полярные разновидности
капиталистического типа, то вынуждены будем сказать, что
интернационалистический характер британского и индийского пролетариата основан
вовсе не на сходстве условий, задач и методов, а на их взаимозависимости…» [5].
Мировой капитализм создает невероятное неравенство, колоссальную разницу в
жизненных условиях между центром и периферией системы: только совместная,
взаимодополняющая борьба в разных странах может породить интернациональную
солидарность. Так, антивоенные движения во Франции 1950‑х и в США 1960–1970‑х годах были мощным вкладом в борьбу алжирцев и
жителей Индокитая — и наоборот: борьба в колониях помогла разжечь радикальное
сопротивление в метрополиях.
Суммируем:
интернационализм не есть выражение сходства жизненных условий эксплуатируемых и
угнетенных в разных странах, а выражение диалектической связи и
взаимодополнительности как минимум трех видов борьбы — рабочего движения в
развитых капиталистических обществах; движений за социальное и национальное
освобождение в зависимых (или колониальных) странах; движений за демократию и
против рыночных «реформ» в странах бывшего Восточного блока.
Множество
корней национализма
Марксисты часто
недооценивали важность национального вопроса, решающее значение национального
освобождения для угнетенных народов. Причина этого — в стандартном
пренебрежении, отрицании или, по крайней мере, недостаточном внимании к
неклассовым формам угнетения: национальному, расовому или половому. Это
происходит не потому, что марксизм как таковой не способен заниматься этими сферами,
но из-за экономистского подхода, доминировавшего в марксистской мысли (и в некоторых
работах самого Маркса).
Марксисты также часто
недооценивали силу национализма. Особое сочетание экономизма и иллюзии
линейного прогресса (унаследованной от Просвещения) привело к ложной
уверенности в неизбежном и скором крахе национализма. Особенно это касается
Второго интернационала, представители которого были убеждены, что национализм
принадлежит прошлому, и Каутского, мечтавшего о будущем, в котором не будет
наций и все будут говорить на одном языке: «Нации безболезненным путем
смешаются друг с другом, более или менее по подобию ретороманцев, живущих в
швейцарском кантоне Гризонс, которые постепенно, без сопротивления,
германизируются, осознавая, что выгоднее говорить на языке, распространенном на
большой территории, чем на языке нескольких долин…» [6]. Естественно, с такими
представлениями марксисты были плохо подготовлены к противостоянию
колоссальному подъему национализма после августа 1914 года, который притянул к
себе рабочее движение и привел к «священному единству для защиты Отечества» — и
к уничтожению рабочих рабочими по всему миру.
Сам Каутский скатился
до «национальной защиты Германской империи», заявив, что «социалистический
интернационал — инструмент, подходящий только для мирного времени, во время
войны его нужно аккуратно отложить в сторону».
Таким образом, первое
условие эффективной борьбы с национализмом — это прощание с иллюзией линейного
прогресса, то есть с наивным ожиданием мирной эволюции и постепенного
«отмирания» национализма и национальных войн благодаря модернизации и демократизации
индустриальных обществ, интернационализации производительных сил и т. п.
Как можно объяснить
невероятную силу национализма в истории XX века? Первым ответом будет
классический марксистский тезис: национализм есть буржуазная идеология, и его
власть над массами — это одна из главных форм идеологического доминирования
буржуазии в капиталистических обществах. Этот анализ верен, но недостаточен для
объяснения притягательной силы национализма. Нужно учитывать и другие причины.
Во‑первых, существуют конкретные
материальные и экономические условия: конкуренция среди рабочих разных
национальностей (или государств), происходящая из самой природы капитализма.
Это вопрос кратковременных интересов — например, предотвращение ввоза товаров
из-за рубежа, грозящего безработицей, — но текущая значимость этих интересов
может скрыть от конкурирующих рабочих их общий исторический интерес, состоящий
в отмене эксплуатации. Бывает, что это происходит и внутри одной нации, когда
безработные добровольно заменяют бастующих. Сам Маркс признавал в «Манифесте»,
что конкуренция среди рабочих постоянно угрожает дроблением и разрушением их
общей организации.
Во‑вторых, существуют
иррационалистические тенденции, схожие в шовинистическом национализме,
религиозном фанатизме, расизме и фашизме, — это психологический феномен,
который, несмотря на его запутанность, необходимо анализировать. Книги
Вильгельма Райха о массовой психологии фашизма, Эриха Фромма о «бегстве от
свободы» и Теодора Адорно об авторитарной личности — важнейшие работы на эту
тему. Национализм — иррационалистическая идеология: она не может доказать
преимущество одной нации перед другой какими-либо рациональными аргументами, —
поскольку независимая (то есть не чисто инструментальная) рациональность
стремится к универсализму. Поэтому национализм вынужден обращаться к
нерациональным мифам: «божественной миссии» той или иной нации, вечному
превосходству того или иного народа, праву занимать более крупные
географические Lebensraum («жизненные пространства») и т. п. Однако национализм
может использовать также псевдо-рациональные и псевдонаучные формы легитимации,
например геополитику или расовую антропологию. Национализм часто бывает не
связан ни с каким глубоким историческим единством, являясь лишь официальной
идеологией более или менее искусственных государственных образований, границы
которых — случайное следствие колонизации и/или деколонизациии (например, в
Африке или Латинской Америке).
Но есть и другая
причина подъема национализма, к которой марксисты и социалисты должны
относиться очень серьезно, — это освободительная борьба угнетенных или
колонизированных наций. Хотя марксизм сам по себе противостоит
националистической идеологии, он должен различать национализм угнетателей и
национализм угнетенных. Он должен поддерживать любую борьбу за национальное
освобождение или за право угнетенной нации на самоопределение, даже если их
идеологии (или идеологии их лидеров) свойственен национализм. Конечно,
марксисты-интернационалисты, участвующие в национально-освободительной борьбе,
должны сохранять независимость и пытаться убедить эксплуатируемые народные
массы в необходимости вести борьбу (в перманентной форме), отказаться от
национальной повестки дня в пользу революционной социалистической трансформации
общества. Но нельзя недооценивать требование национального самоопределения тем
или иным народом. Дело не только в том, что социалистам враждебны все формы
угнетения (национальные, расовые, половые или классовые), но и в том, что
существует диалектическая связь между интернационализмом и национальными
правами. Социалистический интернационализм не может развиваться без признания
социалистическим движением равных прав всех наций. Как единство и солидарность
рабочих одной нации может существовать только на основе равенства — без каких-либо
отличий или привилегий, основанных на оккупации, по религиозному, расовому,
половому или отраслевому признаку, — так же интернациональное единение
эксплуатируемых может быть построено только на признании национальных прав и в
особенности права на самоопределение всех народов.
Когда Ленин настаивал
на том, что РСДРП должна признать право Польши на самоопределение — право
польского народа самому решать, хочет ли он отдельного государства или нет, он
делал это не только потому, что борьба польского народа против царизма была
исторически прогрессивна (это аргумент Маркса и Энгельса), но прежде всего
потому, что она была предпосылкой образования интернационального союза польских
и русских рабочих. Признание национальных прав — существенное условие интернациональной
солидарности, поскольку оно позволяет рассеивать подозрения, ненависть и страх,
которые сталкивают народы друг с другом и подпитывают шовинизм. Как писал
Ленин, без права на развод — на отдельное государство — не может быть
по-настоящему свободного брака — единства или федерации наций. К сожалению,
политика правительства большевиков (включая Ленина) после октября 1917 года не
всегда отвечала этому принципу, о чем свидетельствует, например, вторжение в
Польшу в 1920‑м
или оккупация Грузии в 1921 году.
Кардинально различая
национализм угнетенных и угнетателей, социалистические интернационалисты ни в
коем случае не должны некритически поддерживать первый. Но они осознают
противоречивую природу национализма угнетенных: его освободительное измерение
как бунт против несправедливого угнетения — с одной стороны, и ограничения,
накладываемые партикуляристской, обособляющей идеологией национализма — с
другой. Поэтому логично, что все подлинно социальные революционные движения
угнетенных народов обязательно ставят национальное освобождение в центр своей
борьбы, связывая его с освобождением общества от капиталистической
эксплуатации, тогда как в империалистических метрополиях отрицание национализма
лежит в основании любой радикальной конфронтации с существующим порядком, от
антивоенного движения в США до французского мая 1968 года (главным лозунгом
которого был «Les frontières on s’en fout!» — «К черту границы!»).
Нужно, однако,
подчеркнуть, что разница между двумя видами национализма относительна. Во‑первых, потому что
вчерашние угнетенные очень легко могут стать угнетателями: нет недостатка в
примерах такого рода сегодня. Во‑вторых,
потому что националистическая идеология (или движение) угнетенных наций всегда
имеет как бы двойное острие: она способна не только освобождать от угнетателей,
но и угнетать собственные национальные меньшинства. И, в‑третьих, потому что в
обоих формах национализма можно найти элементы шовинизма, глобальное отрицание
«другого» и (иногда) расизм.
Ленин в этом отношении
был «классическим» марксистским мыслителем — он лучше всех осознавал диалектику
интернационализма и национальных прав. Однако в некоторых работах он трактует
демократические права наций как часть, которая должна быть подчинена целому, то
есть мировому демократическому и социалистическому движению. Такая формулировка
кажется нам опасной и несколько механистической. Если социалистическая
революция — это самоосвобождение пролетариата в союзе со всеми эксплуатируемыми
и угнетенными социальными группами, значит, она тесно связана с демократическим
самоопределением нации. «Социализм», навязанный народам извне, против их воли,
будет лишь карикатурой на социализм, обреченной на бюрократическое вырождение
(многие восточноевропейские страны тому пример!). На наш взгляд, более
корректно — и в соответствии с основными ленинскими работами по национальному
вопросу — представление о пролетарском единстве как о цели марксистов, а о
национальном самоопределении как о необходимом средстве. Цель и средства здесь
диалектически связаны таким образом, что подчинение национальной сферы
интернационализму исключает возможность «принесения в жертву» первого
последнему.
По
ту сторону наций?
Если социалистический
интернационализм противостоит националистической идеологии, это вовсе не
означает, что он отрицает исторические и культурные традиции нации.
Интернационалистское движение в любой стране не только говорит на национальном
языке, но также вынуждено говорить на языке национальной истории и культуры; в
первую очередь это касается культур угнетенных наций. Ленин осознавал, что
любая культура и любая национальная история содержат демократические,
прогрессивные, революционные элементы, которые должны быть впитаны
социалистической культурой рабочего движения, и реакционные, шовинистические и
обскурантистские элементы, с которыми нужно бескомпромиссно бороться. Задача
интернационалистов в том, чтобы сочетать историческое и культурное наследие
мирового социалистического движения с культурой и традицией своего народа — ее
радикальное и ниспровергающее измерение, которое часто деформировано буржуазной
идеологией, скрыто или погребено под официальной культурой правящих классов.
Точно так же марксисты в процессе революционной борьбы должны учитывать
решающее значение национальной специфики их общественной формации, — они не
могут игнорировать национальное своеобразие собственной культуры и истории.
Именно так поступал
Сандинистский фронт национального освобождения в Никарагуа, связывая марксизм с
наследием Сандино, радикальной традицией, живущей в коллективной памяти
никарагуанского народа. Сходные процессы имели место на Кубе с демократической
и антиимпериалистической традицией, представленной Хосе Марти, и в Северной
Америке с индейским бунтовским прошлым, олицетворяемым Тупак-Амару.
Если социализм в
марксистском смысле слова — бесклассовое и безгосударственное общество — может
существовать только в общемировом масштабе, то каким будет место наций на
будущей «Социалистической Матери-Земле»? Это отнюдь не утопический и не праздный
вопрос, поскольку интернационалистская природа конечной революционной
социалистической цели должна вдохновлять, насколько это возможно, борьбу в ее
сегодняшних формах. Для исторического материализма государство‑нация не есть вечная
категория: она не вытекает ни из «человеческой природы», ни из какого-либо биологического
закона природы (тезис, отстаиваемый некоторыми ультрареакционными
«социобиологами», заявляющими, что они вывели феномен нации из
«территориального принципа» некоторых животных особей). Государство‑нация существовало не
всегда, и нет оснований полагать, будто оно вечно. Иными словами, оно — продукт
исторического развития и может быть преодолено историей.
Необходимость некоторой
формы структурированной (или «институциональной») организации есть
универсальная потребность всех цивилизованных человеческих обществ. Организация
может принимать как национальные формы, так и субнациональные (кланы, племена)
либо сверхнациональные (религиозные цивилизации). Средневековая Европа —
характерный пример социальной и политической организации, сочетающей местные
структуры, которые были донациональными (феодальные поместья, княжества), и
универсалистские структуры, которые являлись транснациональными (Священная
Римская империя, церковь). Современное государство‑нация возникло в XIV–XV веках — с подъемом
капитализма и образованием национального рынка, а точнее, в процессе
разрушения/разложения двух указанных ненациональных структур.
Таким образом, не
существует априорных аргументов, отрицающих возможность будущего нового
наднационального человеческого общества, Мировой социалистической республики,
которая, объединяя людей экономически и политически, сведет существо нации к ее
культурному измерению. Универсальная культура, которая возникнет в этих условиях,
будет мирно сосуществовать с богатым разнообразием национальных культур.
Этот пункт вызывал
много споров в марксизме XIX века. Здесь можно выделить две основные позиции:
1. Те, кто
приветствовал (или полагал неизбежной) будущую ассимиляцию всех наций в универсальной
общей социалистической культуре: Каутский, Ленин, Сталин, Паннекук, Йозеф
Штрассер. Теория Каутского о едином интернациональном языке — ясное выражение
этой позиции.
2. Те, кто верил в
свободное развитие всех национальных культур в объединенной универсальной
общности: Бауэр, Троцкий и Люксембург. Например, Троцкий писал в статье 1915
года: «… нация есть могущественный и крайне устойчивый фактор человеческой
культуры. В социалистическом строе освобожденная от пут
государственно-хозяйственной зависимости нация останется надолго важнейшим
очагом духовной культуры» [7].
Третья позиция,
«национальный нейтралитет», была намечена Владимиром Медемом, лидером
еврейского Бунда. Она состояла в следующем: невозможно предсказать, приведет ли
будущее развитие к растворению еврейского народа. В любом случае, марксисты не
должны ни мешать этому процессу, ни подталкивать его, им следует придерживаться
нейтралитета [8]. Если обобщить эту позицию и отнести ее ко всем национальным
культурам (чего Медем не сделал), то можно развить оригинальное и новаторское
понимание этой проблемы [9].
В любом случае, с
социалистической, революционной и демократической точки зрения наиболее важно
то, что никакая интернационалистическая политика не может быть основана на
отрицании, подавлении, запрете или ограничении прав нации на самоопределение и
собственное развитие.
Перевод Кирилл Медведев
Примечания
1. Kohn H. Nationalism.
Princeton: Von Nostrand, 1955. P. 9. См. также отрывки из работы Ханса Кона
«Идея национализма» в сборнике: Мифы и заблуждения в изучении империи и
национализма. М.: Новое издательство, 2010.
2. Ibid., p. 15.
3. Nairn T. The Modern Janus. New Left Review, no. 94. P. 15.
4. Маркс К., Энгельс Ф.
Сочинения, т. 42. С. 244.
5. Trotsky L. The Permanent Revolution and Results and Prospects. New
York: Pathfinder Press, 1969. P. 150.
6. Каутский К.
Национальность нашего времени. СПб, 1905.
7. Троцкий Л. Нация и
хозяйство. http://www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotl890.htm
8. Медем В.
Социал-демократия и национальный вопрос. В сборнике: Быть евреем в России.
Материалы по истории русского еврейства. 1900–1917 годы. Иерусалим, 2002.
Комментариев нет:
Отправить комментарий