Предлагаем вашему
вниманию текст методологического введения к культовой книге британского
историка-марксиста Эдварда Томпсона «Становление (деланье) английского рабочего
класса». Вышедшая в середине 1960-х, эта работа произвела переворот в левых
кругах англо-американской исторической науки.
Защищая понятие класса с марксистских
позиций, Томпсон пытался очистить его от позитивистских и сталинистских
наслоений, превращавших класс из живой разворачивающейся истории в
интеллектуальную конструкцию с произвольными свойствами или в идеологический труп.
В этом смысле автор возвращал классовому подходу одновременно и его
процессуальное, и гуманистическое содержание (в смысле интереса к чувствам и
мыслям отдельных людей). Последнее к 1960-м годам в мире европейских
просоветских компартий было, по сути, отринуто ради представлений о самих
компартиях и их программах как венцах развития европейского рабочего движения.
Будучи выходцем из Коммунистической партии
Великобритании, автор хорошо знал эту партийную традицию, из-за которой даже
британские историки-марксисты, подобно их советским коллегам, были вынуждены
заниматься историей 10-19 веков, поскольку в 20 веке царила актуальная
партийная доктрина. Высвобождая рабочий класс из позиции подчиненного звена в
отношении партия-класс, Томпсон тут же набрасывается на высокомерных
интеллектуалов-технократов вроде Толкота Парсонса, доминировавших тогда в
социологии. По мнению Томпсона, за нагромождением умных слов у подобных авторов
скрывается старый добрый либерализм, обоснование правильности и естественности существующего
порядка вещей. И сталинистам, и позитивистам он противопоставляет живую историю
людей с их победами и поражениями, из которых и складывается такая общность как
класс, конкретные политические и идеологические формы которой вовсе не
детерминируются с железной необходимостью одним только опытом производственных
отношений.
В завершение хочется отметить, что верный
своему методу Томпсон предпочитал не столько писать об истории, сколько писать
саму историю — в чем собственно и состоит метод исторического материализма,
требующий описывать развитие любого явления во всем многообразии его связей,
т.е. исторически. К сожалению, в России Томпсон почти неизвестен ни
академической, ни массовой аудитории. Даже в среде активистов социалистических
групп об англо-американском марксизме 1960-70-х годов знают не в пример меньше,
чем, например, о французских условно левых структуралистских и
постструктуралистских экспериментах. Соответственно, таких влиятельных работ
Эдварда Томпсона как «Деланье английского рабочего класса»1 или «Моральная
экономия английской толпы восемнадцатого столетия», сделавших эпоху в
зарубежной историографии, на русском до сих пор нет. Публикуя этот небольшой
отрывок, мы хотели бы надеяться, что он станет первым шагом к знакомству отечественной
аудитории с наследием это выдающегося британского марксиста.
***
Эта книга имеет неуклюжее
название, однако именно оно соответствует ее цели. Деланье, поскольку это
исследование активного процесса, который так же относится к субъекту действия,
как и к его условиям. Рабочий класс не появился подобно встающему в
определенное время солнцу. Для того, чтобы стать реальностью он должен был
сформировать себя.
Класс, а не классы, по
причинам рассмотрение которых является одной из целей данной книги. Разумеется,
тут существует разница. «Трудящиеся классы» это описательный термин, который
скрывает столько же, сколько определяет. Он неопределенно связывает вместе
множество отдельных феноменов. Были портные, были ткачи, и вместе они
составляют трудящиеся классы.
Под классом я понимаю
исторический феномен, объединяющий множество отдельных и кажущихся несвязанными
событий, одновременно на сыром материале опыта и в сознании. Я подчеркиваю, что
это исторический феномен. Я не рассматриваю класс ни как структуру, ни как
категорию, но как что-то, что на самом деле происходит (и может быть показано,
как оно происходит) в человеческих отношениях.
Более того, такое
понимание класса содержит особое понимание исторических отношений. Как всякие
другие отношения, это процесс ускользающий от анализа, если мы пытаемся
остановить его, умертвить в любой отдельно взятый момент и анатомировать его
структуру. Намертво связанная социологическая сеть может дать нам чистый
образчик класса не более, чем она может это сделать в отношении подчинения или
любви. Отношения всегда должны быть соотнесены с реальными людьми и помещены в
реальный контекст. Более того, не могут существовать два отдельных класса,
каждый со своим независимым бытием, которые только затем вступают в отношения
друг с другом. Не может быть любви без любящих, подчинения без помещика и
крестьян. И класс появляется, когда некоторые люди, в результате общего опыта
(внутреннего или внешнего), чувствуют и артикулируют идентичность своих
интересов, как между собой, так и против тех людей, чьи интересы
отличаются (и обычно
противопоставляются). Классовый опыт в значительной степени определен
производственными отношениями, условиями в которых люди рождаются — или в
которые неосознанно вступают. Классовое сознание это способ, которым эти опыты
выражаются в культурных терминах: заключенное в традициях, системах ценностей,
идеях и институциональных формах. Если опыт возникает как детерминированный, то
классовое сознание нет. Мы можем видеть логику в реакциях схожих профессиональных
групп, испытывающих схожие опыты, но мы не можем вывести из этого никакого
закона. Точно также сознание класса
возникает в разных местах в разные времена, но никогда оно не возникает
одним и тем же образом.
Повсеместно сегодня
существует соблазн рассматривать класс как вещь. Это не то понимание класса,
которое демонстрирует Маркс в своих исторических произведениях, и эта ошибка
портит множество современных «марксистских» работ. Предполагается, что «он»,
рабочий класс, имеет реальное бытие, которое может быть определено почти
математически — как множество людей, состоящих в определенном отношении к
средствам производства. После того, как это было предположено, становится
возможным дедуцировать классовое сознание, которым «он» должен обладать (но
очень редко обладает), если точно осознает свое собственное положение и
реальные интересы. Существует культурная сверхструктура, через которую этот
осознание идет неэффективными путями. Такие культурные отставания и искажения
это неприятность, поэтому проще перейти от них к какой-нибудь теории переноса:
партии, секте или теоретику, которые открывают классовое сознание не таким,
какое оно есть, а каким оно должно быть.
Но схожая ошибка
регулярно совершается и на противоположной стороне идеологического раздела. В
одной форме, она заключается в простом отрицании. Так как грубая идея класса,
приписываемая Марксу, может быть развенчана без затруднений, предполагается,
что любая идея класса это упрощающий теоретический конструкт, не имеющий
оснований. Эта точка зрения отрицает, что класс вообще когда-то существовал. В
другой форме, с помощью любопытной инверсии становится возможным перейти от
динамического к статическому виденью класса. «Он» - рабочий класс — существует
и может быть определен с некоторой точностью как компонент социальной
структуры. Классовое сознание, тем не менее, это плохая вещь, изобретенная
помешанными интеллектуалами, так как все, что нарушает гармоничное
сосуществование групп, играющих различные «социальные роли» (и таким образом
мешает экономическому росту) должно быть
с сожалением охарактеризовано как «симптом неоправданного беспорядка».
Проблема состоит в определении того, как создать такие условия, чтобы рабочий
класс принял свою социальную роль и как с его недовольством можно наилучшим
образом «справиться и направить его в другое русло». (Пример такого подхода
применительно к периоду, которому посвящена эта книга, можно найти в работе
коллеги профессора Толкота Парсонса: N. J. Smelser, Social Change in the
Industrial Revolution (1959)
Если мы помним, что класс
это отношение, а не вещь, то мы не
должны мыслить подобным образом. «Он» существует не для того, чтобы иметь
идеальный интерес или сознание, или чтобы лежать, подобно пациенту на
хирургическом столе. Не можем мы и поместить свое содержание в головы рабочих,
как было сделано одним авторитетом, который (в своем исследовании класса, в котором он настолько
одержим методологией, что забывает про изучение конкретной реальной классовой
ситуации в реальном историческом контексте) рассказывает нам:
«Классы основаны на
различиях в легитимной власти, связанной с определенными позициями, то есть на
структуре социальных ролей в отношении к их властным ожиданиям... Индивид
становится членом класса, играя значительную социальную роль с точки зрения
власти... Он принадлежит к классу, поскольку он занимает позицию в общественной
организации, то есть классовое членство выводится из давления социальной роли».
(R. Dahrendorf, Class and
Class Conflict in Industrial Steitty (1959), pp. 148-9.)
Вопрос, разумеется,
состоит в том, как индивид стал играть эту «социальную роль», и как здесь
появилась конкретная общественная организация (с ее правами собственности и
структурой власти). А это исторические вопросы. Если мы остановим историю в
определенный момент, то в ней не будет никаких классов, только множество
индивидов с множеством опытов. Но если мы посмотрим на этих людей через
адекватный период общественных изменений, мы увидим модели в их отношениях, их
идеях и их институтах. Класс определяется людьми тем, как они проживают свою
собственную историю и в конечном счете это единственное определение.
Возможно, я
продемонстрировал недостаточное понимание методологических предпосылок
конкретных социологов, тем не менее, я надеюсь эта книга будет рассматриваться
в качестве вклада в понимание класса. Я убежден, что мы не может понять класс,
пока мы не увидим его как социальную и культурную формацию, проистекающую из
процессов, которые должны быть изучены так, как они сами осуществлялись на
протяжении значительного исторического периода. Эта книга может рассматриваться
в качестве биографии английского рабочего класса от его юности до ранней
зрелости. В период между 1780 и 1832 годами большинство английских рабочих
ощутили как сходство своих интересов, так и направленность их против правителей
и нанимателей. Тот правящий класс сам был в значительной степени разделен, и
добился единства фактически лишь в те же годы, когда перед лицом мятежного
рабочего класса разрешил свои основные противоречия (или они сделались
относительно неважными). Таким образом, существование рабочего класса в 1832
году было самым значительным фактором британской политической жизни.
Эта книга написана
следующим образом. В первой части я рассматриваю длительную народную традицию
18 века, которая испытывала на себе серьезное влияние якобинской агитации
1790-х. Во второй части я перейду от субъективных к объективным факторам —
опыту групп рабочих во время Промышленной революции, который, как мне кажется,
был особо значимым; также я попытаюсь определить характер новой трудовой
дисциплины и отношение к этому Методистской Церкви[2]. В третьей части я возьму
историю плебейского радикализма и прослежу ее мимо луддитов вплоть до
героической эпохи конца наполеоновских войн. Наконец, я рассмотрю некоторые
аспекты политической теории и сознания класса в 1820е и 1830е годы.
Эта книга является скорее
группой исследований на родственные темы, чем последовательным рассказом.
Выбирая тематику, я периодически руководствовался соображениями выступления
против превалирующих ортодоксий. Существует фабианская ортодоксия, в которой
громадное большинство рабочих рассматриваются в качестве пассивных жертв политики
рыночного индивидуализма[3], за исключением горстки проницательных
организаторов [профсоюзов] (особенно, Френсиса Плейса)[4]. Существует
ортодоксия эмпирической экономической истории, в которой рабочие
рассматриваются как рабочая сила, как мигранты или как массив статистических
рядов. Существует социал-либеральная[5] ортодоксия, в которой этот период
обшаривается в поисках предтеч-пионеров Государства Благоденствия, прародителей
Социалистического Содружества или (более поздние работы) ранних примеров рациональных
промышленных отношений. Каждая из этих ортодоксий в некоторой степени
правильна. Все они добавили кое-что нашему знанию. Я не согласен с первой и второй, поскольку,
создавая историю с той позиции, на которой они находятся, они имеют тенденцию затенять
субъект трудового народа сознательными попытками [отдельных лиц]. Я не согласен
с третьей, поскольку она видит историю в свете последующих доминант, а не так,
как она действительно происходила. Запоминаются лишь успешные (в смысле те, чьи стремления предвосхитили
последующую эволюцию). А слепые пятна, проигранные дела и сами проигравшие
забываются.
Я собираюсь спасти
бедного чулочника, луддита-издольщика, «устаревшего» ткача-кустаря,
ремесленника-«утописта» и даже обманутого последователя Джоанны Саускотт[6] от
чудовищного высокомерия потомков. Их дела и традиции могли умереть. Их
враждебность индустриализму могла быть архаичной. Их общинные идеалы могли быть
фантазиями. Их бунтарские замыслы могли быть безрассудными. Но они жили во
времена острых общественных волнений, а мы нет. Их замыслы были адекватными в
рамках их собственного опыта и даже если так случилось, что они оказались
жертвами истории, то на это их обрек ход их собственных жизней.
Наш единственный критерий
оценки должен состоять не в том были ли действия человека оправданы в свете
последующих событий. В конце концов мы сами не являемся концом общественной
эволюции. Посредством некоторых проигранных дел людей века Промышленной
революции мы можем проникнуть в самую суть общественных язв, которые мы все еще
продолжаем лечить. Более того, этот период сейчас вынуждает обратить на себя
внимание по двум конкретным причинами. Во-первых, это было время, когда
народное движение придавало исключительное значение эгалитарным и
демократическим принципам. Хотя мы очень часто хвастаемся нашим демократическим
образом жизни, события этих критических лет слишком часто забываются или
сглаживаются. Во-вторых, большая часть мира сегодня продолжает сталкивается с
проблемами индустриализации и формирования демократических институтов, во
многом аналогичными нашему опыту времен Промышленной революции. Те, кто
потерпел поражения в Англии, все еще могут взять верх в Азии или Африке.
В завершение, хотелось бы
извиниться перед читателями из Шотландии и Уэльса. Я пренебрег их историей не
из шовинизма, но из уважения. Поскольку класс это в той же мере культурное, в
какой экономическое образование, я избегал распространять на них английский
опыт (ирландцев я рассматривал не в Ирландии, а тех, кто был иммигрантом в Англии).
В особенности шотландские источники, которые сколь драматичны, столь исполнены
страданий, как и наши собственные.
Шотландская якобинская агитация была более мощной и более героической. Однако
шотландская история значительно отличается [от английской]. Кальвинизм это не
то же самое, что и Методизм, хотя трудно сказать, что в начале 19 века было
хуже. У нас в Англии не было крестьянства, сопоставимого с мигрантами
Хайленда[7]. А народная культура сильно отличалась. По крайней мере до 1820х
годов возможно рассматривать английский и шотландский опыты раздельно, так как
профсоюзные и политические связи были еще недоразвитыми и кратковременными.
Перевод сделан по изданию: Thompson E. The making of the English working class.
N.Y.,
1966. Pp. 9 – 16.
Примечания:
[1] На
английском книга называется “The making of the English working class”, т.е. на
русский его можно было бы перевести как «Создание английского рабочего класса»
или «Делая английский рабочий класс». Однако, учитывая, что некоторая
неряшливость слова making была характерна и для английского оригинала в момент
его первого издания, было решено оставить подобный неряшливый русский аналог —
здесь и далее прим. пер.
[2] Протестантская Церковь, выделившаяся в
первой половине 18 века из англиканской Церкви на почве требований буквального
и последовательного следования евангельским предписаниям. Доктрина основана на
проповеди смирения.
[3] В оригинале речь идет о политике,
основанной на laissez faire — принципе невмешательства государства в экономику.
[4] Один в из организаторов первых английских
рабочих союзов в конце 18 века, активно участвовал в движении за избирательную
реформу, однако по отношению к чартизму в конце концов занял отрицательную
позицию.
[5] В оригинале Pilgrim's
Progress orthodoxy. Pilgrim's
Progress - английская мистическая поэма 17 века, чей сюжет вращается вокруг
путешествие души праведника из земного мира в Град Небесный. Этой метафорой Томпсон высмеивает такую
историографию британского рабочего движения, которая склонна представлять его
историю как неуклонное восхождение от ужасов периода Промышленной революции к
«райским кущам» «социального государства».
[6] Джоанна Саускот — служанка, последовательницы одной из
протестантский хилиастических сект. В 1813 году объявила, что беременна вторым
Мессией и на короткое время создала свою секту.
[7] Исторический горный регион на севере
Шотландии
Перевод Михаила
Пискунова. Впервые опубликовано на сайте РСД
Также читайте:
Также читайте:
Комментариев нет:
Отправить комментарий