Олжас Кожахмет. Спящие в Туркестане: о центральноазиатских левых

А значит, любые попытки перепрыгнуть логику исторического развития будут обречены на ничтожный провал, который мы и наблюдаем каждый раз, когда некто устраивает очередное косплей-дефиле, беря в прототипы странную помесь большевизма, боливарианства и западной социал-демократии. Этими играми можно баловаться бесконечно, но в реальной жизни одна книга Фромма или Хобсбаума дает больше, чем сотня одиночных пикетов с бледным плакатиком (ватман, фломастеры, убогий креатив) в замерзших руках и кислой миной на лице. Левая организация (партия, движение, партизанская армия, рабочий совет) начинается не с принятия устава и анкеты для вступления, а с того, что радикально гуманистические смыслы начинают проникать в сознание хотя бы одного, доселе не посвященного, человека.

Политическую палитру Казахстана (как и Туркестана в целом) сложно назвать яркой даже по самым непритязательным меркам.

Либералы-монетаристы, — которыми упакована отечественная вертикаль власти, — лишают голоса своих политических единомышленников, наивно полагающих, что могли бы делать всё тоже самое, только с «честными выборами, независимым судом и свободной прессой».

Пафосные, энергичные борцы с «режимом личной власти», неспособные и не желающие предлагать что-нибудь кроме свержения ненавистного им (впрочем, как и нам) демиурга, а всякую попытку четко определить идеологическую границу расценивающие как покушение на единство оппозиции, хотя себя предпочитают именовать «народными демократами».

Комичные хранители национальных интересов и традиций, не способные усвоить содержательную разницу между терминами «нация» и «этнос», впрочем, как и между «интересами» и «традициями».

Деловитые и говорливые защитники уже одних только интересов, которым не терпится вступить в дружную семью просвещенных европейских правых, но жалко выбросить доставшийся в наследство от бабушки Архаики обскурантистский сервиз.

Разношерстные по цвету шерсти, но столь однотипные, по сути, охранители, чей символ веры облечен в человеческое тело, обременен званием Лидера нации, президентским постом, детьми-миллиардерами, раком яиц, преклонным возрастом и близящейся кончиной, а им, в свою очередь, стеснена тревожно дремлющая и больная страна.

Итого: толкиенистские клубы социал-демократов с прокурорским бэкграундом, национал-демократов, национал-казнокрадов, демократов-демократов, евразийцев-запутийцев, свидетелей церкви Айн Рэнд, экологов-луддитов, номадов-почвенников, русских соотечественников и пантюркистов-экспатов – политическое меню, достойное вокзальной тошниловки, в которую граждане-посетители наведываются очень редко и в большинстве случаев уходят в состоянии острой фрустрации.

Жалобную книгу просить бесполезно.

Как нетрудно заметить, мы сознательно не упомянули политические формирования, традиционно именуемые левыми. Современные социал-демократы к таковым объективно не относятся, поскольку уже давно отказались от своей исторической программы и банально эксплуатируют символический капитал популярного политического бренда. Однако если европейские эсдеки черпают сомнительную легитимность в собственном прошлом, то атаку клонов на постсоветском пространстве можно уверенно приравнять к специфической разновидности карго-культа.

Говорить же о левом движении в регионе не приходится за фактическим отсутствием такового. Коммунистический (социалистический, леворадикальный, марксистский) спектр в Казахстане девственно пуст и представляет собой горстку персоналий общим количеством не достигающих сотни, структурированных в лучшем случае в несколько неформальных групп, которые страдают от отсутствия адекватной современной идеологии, а значит, и серьезных перспектив.

Но именно перспективы не существующего пока в природе движения мы считаем нужным подвергнуть анализу, поскольку исходим из глубокого ангажированного убеждения, что только коммунистическая гипотеза преобразований способна вывести человечество из фундаментального цивилизационного кризиса, свидетелями и участниками которого мы являемся.

Не вызывает сомнений тот факт, что в постсоветской части центральноазиатского региона этот кризис, выразившийся в развале страны, проявил себя наиболее ярко. Государство и общество, еще совсем недавно вполне отвечавшие мировым стандартам развитости и современности, за какие-то два десятилетия претерпели тератологическую деградацию всех основ жизнедеятельности. Приватизация госсобственности и отмена командно-административного планирования в экономике привели к массовому сокращению реального производства, тотальному развалу сельского хозяйства, практически полному уничтожению конкурентоспособной научной сферы, системному регрессу образования, культуры, медицины, сворачиванию и сокращению социальных программ.

Сопровождавшая эти процессы атомизация общества по глубине и масштабу не идет ни в какое сравнение с аналогичными процессами в других странах, также переживших гибель «государства всеобщего благоденствия» в ходе неолиберальной волны 80-х годов. Советское общество за десятилетия сталинского и послесталинского правления номенклатуры совершенно утратило навыки самоорганизации и оказалось неспособно не только к сопротивлению, но и к сплоченной деятельности по выживанию в новом враждебном мире.

Отчаянная потребность в такого рода солидарности и чудовищный регресс в массовом сознании привели к реинкарнации, а зачастую и экспорту целого ряда контрмодернистских концепций, институтов и практик: патриархальному традиционализму, родоплеменной идентичности, религиозному мракобесию автохтонного и экзотико-сектантского толка, этношовинизму и социальному расизму, примитивному антизападничеству и сквозной конспирологии.

Естественно, в этих условиях чрезвычайно актуальной выглядела политическая программа по углублению и расширению рыночных процессов, дальнейшей приватизации социального пространства и неуклонной коммерциализации всех сторон жизни.

ОЙ!

Т.е. обобществлению средств производства, предоставлению бесплатного доступа к материальным и культурным благам и привлечению масс к политическому управлению государством и постепенной ликвидацией оного.

Но вопреки очевидности, все происходило именно так – коммунизм был тем горизонтом, в котором постсоветское общество объективно нуждалось, но который не могло принять в силу столь же объективных обстоятельств.

Ностальгические, реваншистско-консервативные настроения, которыми была охвачена значительная часть населения, нисколько ни походили на аутентичную левую доксу и в значительной мере были враждебны ей. Позитивная программа «коммунистических партий» (образованных уже в самостийных государствах и под руководством той части бюрократического аппарата, которая оказалась не у дел при дележке апельсина) сводилась лишь к восстановлению прежнего образа жизни, без каких-либо попыток критически осмыслить советский опыт применительно к исходным социалистическим концептам. Более того, в качестве идеологического бонуса эти фейк-структуры приобрели целый букет воззрений, откровенно чуждых радикально просвещенческой парадигме. И если одиозная КПРФ все эти годы стремительно дрейфовала в сторону классического черносотенства, то, скажем, в казахстанской компартии, возглавляемой одним из авторов первой суверенной конституции Серикболсыном Абдильдиным, под кумачовой вывеской проповедовали унылый буржуазный национализм с изрядной примесью местечкового почвенничества. Интерпретация советскости как геополитического курса на реинтеграцию с Россией и борьба за русскоязычную культурную идентичность серьезной поддержки в этой среде не получила, что лишило КПК единственной возможности прийти к успеху в чисто практическом смысле и давно уже завершилось смертью этой, во всех отношениях деструктивной, организации. (Коммунистическую народную партию Казахстана, — которая создана властями и не пытается это скрывать, чинно заседая в парламенте и открыто заявляя о поддержке «президентского курса», — мы упоминаем лишь в скобках, в качестве совсем уж тошнотворного курьёза).

Судьба коммунистических партий (извиним их утешительную манию величия) Кыргызстана, Туркмении, Узбекистана и Таджикистана была ничуть не лучше, начиная с того, что последняя все эти годы фактически пребывала в безвестности (лишь недавно озвучив протест против идеи введения въездных виз со стороны РФ), вторая и третья по понятным причинам существовали в полулегальном режиме, а первая ярко продемонстрировала свое интеллектуальную и политическую импотенцию в период двух революций, на ход которых она не оказала никакого влияния, а группа раскольников умудрилась и вовсе выступить на стороне бакиевского режима.

В настоящее время на территории Туркестана действует только одна политическая организация, по своим программным установкам более-менее адекватная подлинной коммунистической доктрине – Социалистическое движение Казахстана,  микро-группа, принадлежащая к троцкистскому Комитету за рабочий интернационал, которой удалось завязать тесные связи с независимыми профсоюзами и протестными группами социальных активистов. Но говорить об их идейной гегемонии в протестном конгломерате не приходится. Этому препятствует как низкая теоретическая грамотность рядовых активистов, так и особенность современной «троцкистской» мысли, по сути, представляющей извод догматического эссенциализма, малопригодного для критического анализа и выработки стратегии.

Впрочем, необходимо озвучить то обстоятельство, что автор этих строк некогда состоял в этой организации, и его оценка не лишена пристрастности.

Другие группы и персоналии, идентифицирующие себя как ортодоксальные левые (марксисты и анархисты), — а не сообщество поклонников Сталина, великой державы и колбасы по два двадцать, — опять-таки немногочисленны, за редкими исключениями не участвуют в текущей политической жизни, нечасто привлекают внимание мейнстримных СМИ и обладают достаточно смутными представлениями о том, как выйти из нынешнего полусонного состояния.

В отличие от России и Украины, в Туркестане не сложился кластер из организаций партийного типа, независимых профсоюзов, социалистических медиа, thinktanks, редких тыловых участков в академии и арт-среде и целой плеяды левых авторов, начиная от ветеранов диссидентского движения и заканчивая юными ЖЖ-блогерами.

Причины этого прискорбного неравенства носят в большей степени объективный характер. Как известно, среднеазиатские республики СССР исторически были слабо развитыми и культурно отсталыми провинциями старого мира, и даже плановая модернизация, проходившая к тому же в авральном режиме и хаотичной форме, не смогла в полной мере вывести родимые пятна прошлого, доведя показатели промышленного производства и городского населения до уровня не то чтобы передовых капиталистических государств, но хотя бы стран советской метрополии.

Азиатские народы в лице своих передовых представителей рассматривали Октябрь в первую очередь как возможность решить насущные проблемы национального развития, а уж потом как реализацию некоего глобального утопического проекта.

Вследствие этого, туркестанский коммунизм родился на свет недоношенным и воспитывался уже в бюрократической барокамере, заботливо построенной для него «старшим братом». Однако из благословленного пристанища она быстро превратилась в тюрьму строгого режима, физически уничтожив часть своих узников и строго подчинив себе других.

Сопротивляться этому казахские, узбекские и киргизские коммунисты не могли в силу отсутствия серьезного политического и культурного бэкграунда, которым обладали их русские, украинские или прибалтийские единомышленники. Поэтому бурные партийные дискуссии 20-х годов о судьбе октябрьского эксперимента прошли без всякого их участия, осуществить которое они были не в состоянии. Потому неудивительно, что Сталин мог сослать своего главного оппонента в Алма-Ату, нисколько не опасаясь того, что казахские («киргизские») коммунисты массово проникнутся идеями перманентной революции и реформирования правящей партии.

Примечательно, кстати, что именно Троцкий стал первым (и, увы, едва ли не единственным) из лидеров революции, который отметил и отрефлексировал эту тенденцию. В письме соратнику Григорию Сокольникову, датированному 27 годом (т.е. за год до принудительной отправки в Казахстан), Лев Давыдович, ссылаясь на беседу с неназванными казахскими товарищами, констатировал тот неутешительный факт, что между русскими и казахскими коммунистами пролегает глубокая пропасть, которая выражается даже в том, что «…в шахматы не играют совместно».

«Хорошо было бы молодых и способных националов более отсталых народностей посылать за границу для более близкого знакомства с классовой борьбой», — высказывает он разумное, но, мягко говоря, не очень глубокое логистическое предложение.

«У нас они сразу получают государственно-административное умонастроение«, — объясняет ЛД. Эта фраза – прямой ключ к пониманию того, почему казахский большевизм не оставил в отечественной культуре корней, из которых сейчас могло бы произрастать новое поколение левых активистов. Поборников ценностей просвещения и ренессанса, а не престарелых зомби с постыдной эклектической окрошкой вместо мозгов.

Словом, факты печальны, но таковы – левую среду в Казахстане и туркестанском регионе в целом создавать придется с круглого и холодного нуля. И осуществлять методами, прямо противоположными тем, которые активно и безуспешно применялись все предыдущие годы.

Социальная революция, вопреки расхожим стереотипам, начинается не Левым межгалактическим фронтом с участием меня, гражданина Мыркымбаева, пачки ксерокопий о хищнической природе капитализма и бронзовой статуэтки Ленина. Но с того, что идеи, исповедуемые ранее безвестной кучкой маргиналов, начинают медленно, но неуклонно расширять круг своего влияния. Следует признать очевидное – революционные концепции (впрочем, как и любые другие) привносят в общественное сознание не безграмотные дылды в тишотках с Че Геварой; не ворчливые митинговые старики; не измученные тяжким трудом пролетарии и не люмпенизированные сельские труженики. Напротив, они сами остро нуждаются в инструменте для объяснения действительности и ее позитивного преобразования.

И осуществить эту политическую и культурную миссию может только новое поколение левых интеллектуалов. Людей, проштудировавших огромный корпус сложнейших текстов в области экономики, истории, социологии, философии и психоанализа, с тем чтобы разработать новую левую теорию, адекватную нынешней эпохе и специфическим условиям постсоветского центральноазиатского капитализма.

Ведь с распадом СССР наши страны не просто оказались в непочтенном статусе «третьего мира» — мы является свидетелями уникального в мировой истории процесса, когда государства, покинувшие империалистическую периферию и во многом разорвавшие зависимость от мировых центров накопления капитала, вновь возвращаются на исходные позиции, претерпевая при этом фундаментальный регресс, о котором мы говорили выше. Аналогов этому явлению практически нет, кроме, возможно, эпохи, последовавшей за распадом Римской империи. Изучать этот процесс и создавать методологию для подобного анализа (а без него просто невозможна эффективная политическая деятельность) — работа, для которой в настоящий момент просто нет исполнителей.

А значит, любые попытки перепрыгнуть логику исторического развития будут обречены на ничтожный провал, который мы и наблюдаем каждый раз, когда некто устраивает очередное косплей-дефиле, беря в прототипы странную помесь большевизма, боливарианства и западной социал-демократии. Этими играми можно баловаться бесконечно, но в реальной жизни одна книга Фромма или Хобсбаума дает больше, чем сотня одиночных пикетов с бледным плакатиком (ватман, фломастеры, убогий креатив) в замерзших руках и кислой миной на лице.

Левая организация (партия, движение, партизанская армия, рабочий совет) начинается не с принятия устава и анкеты для вступления, а с того, что радикально гуманистические смыслы начинают проникать в сознание хотя бы одного, доселе не посвященного, человека.

Социалистическая программа начинается не с копипасты традиционных социалистических требований, начиная от уничтожения частной собственности и заканчивая созданием детских садов по месту работы, а с подробного изучения общества, в котором мы живем и которое собираемся менять.

Изучение начинается с тяжелой, кропотливой и на первый (второй, третий, четвертый) взгляд совсем неприметной и не дающей кратковременного эффекта работы.

Выполнить которую, кроме нас, некому. Совсем.

Впервые опубликовано Платформа ШТАБ