В то время как многие
попытки «марксисткой» кризисной теории застревали в модельно-теоретических
размышлениях над органическим образованием капитала или над
непропорциональностями, которые сами по себе вполне могли осветить
важные моменты кризиса, исследования теории мировой системы дают преимущество, возможность вести марксову
программу исторически-материалистической критики капиталистического отношения
как глобализующейся тотальности дальше. Капитал представляется экономической
категорией, но как общественное отношение он охватывает все разделённые в
буржуазном сознании уровни политики, государства, экономики, производства,
повседневной жизни и культуры.
Что капитализм всегда
развивался кризисно, является банальностью. Из каждого кризиса он выходил
окрепшим и как ещё более всеобъемлющая мировая система. Но как и сам
капитализм, его кризисы тоже обладают историей. В какой кризис мы вступаем
сейчас и какой отрезок он отмечает в жизненном цикле капитализма? Если
взглянуть чисто эмпирически, многое указывает на то, что этот кризис будет
более тяжёлым и глубоким, чем мы можем это сейчас себе представить. Может быть,
приведённый Майком Дэвисом анекдот о первых европейцах, которые не могли
представить себе глубины Великого Каньона и отпрянули в замешательстве,
действительно является единственной возможностью описать ограниченную
историческую способность к представлению. (1)
Если мы попытаемся
определить место актуального кризиса в почти 500-летней истории капитализма, то
окажемся сегодня в конце длинного системного цикла накопления. Его основание
было заложено во второй половине 19-го столетия с восхождением США как
промышленной, военной и политической мировой силы.
Схватки его рождения
обернулись опустошениями первой половины 20-го века, индустриальной
человеческой бойней мировых войн и фашизма; а своей высшей точки этот цикл
пережил сначала в 1950-х и 60-х годах и после кризиса 70-х ещё раз в
«финансиализации» и глобализации 80-х и 90-х годов. (2)
«Долгий 19-й век»
(Хобсбаум), ставший возможным благодаря Британской Империи цикл аккумуляции и
экспансии, пришёл в первой четверти календарного 20-го к своему концу, что
выразилось в мировом экономическом кризисе 1929 — 1941-х годов. Также и сегодня
мы стоим перед началом конца «долгого 20-го столетия» (Арриги), ведомого США
экономического цикла.
Если это
местоопределение верно, перспективы на грядущие 30-40 лет не очень
обнадёживающие. Все сравнимые переходные фазы в истории капитализма были
связаны с долгосрочными системными кризисами, обостряющейся конкуренцией,
распадом глобальной системы государств и её военным переделом. Социальные
восстания, войны, революции тянулись полвека, прежде чем возможно было прийти к
новым стабильным рамкам для экспансии капиталистической системы на более
высокой ступени.
Исторические аналогии
могут помочь нам осознать значение и размах ситуаций, для которых нам не
хватает временной дистанции. Одновременно, в этом заключается опасность, что мы
сами облачимся в старинные костюмы или останемся пленниками кошмаров прошлого.
В каждом из своих системных кризисов капиталистическое развитие, кажется, приходило
к определённому конечному пункту: экономически, экологически, социально и
политически. Капитализм мог каждый раз после долгих фаз нестабильности и войн
развиваться снова — и каждый раз в более крупных, ещё более глобальных
масштабах.
Историческая аналогия
не даёт нам оптимистических прогнозов. Но, как и каждая аналогия, она неверна.
Шансы, что пролетарская борьба, восстания и революции окажут влияние на течение
и исход теперешнего кризиса, сегодня больше, чем когда-либо. Это связано с тем,
чем является капитал и как он развивался на протяжении своих кризисов.
Карл Маркс расшифровал
сущность капитала как власть мёртвого труда над трудом живым. То, что
встречается нам в обличье капитала и его власти, его владычества, его силы и
порабощает нас – это затвердевшие, окаменевшие и отчуждённые от нас возможности
нашей собственной и, в большей степени, общественной продуктивности и
творчества. Они выступают в этом смещённом (ver-rueckt) обращении — но с 16-го
века именно это смещение, капитал в своём победном шествии, наложило отпечаток
на историю мира. Из-за того, что это смещение представляется капиталом, оно
кажется экономической категорией — но оно является общественным отношением.
Проблема большинства
«марксистских» кризисных теорий в том, что они забывают в ходе своего анализа
критическую и де-мифологизирующую претензию Маркса — расшифровать общественные
производственные и классовые отношения за затвердевшими экономическими формами,
и подобно всякому буржуазному экономисту математически подсчитывают ценности и
механизмы — как при тенденциальном падении уровня прибылей. Маркс тоже этим
занимался, чтобы докопаться до структурных тенденций, но всегда осознавал
качественное общественное измерение. Так, он называет «закон о тенденциальном
падении уровня прибыли» посредством становящейся количественно всё более
сильной мёртвой работы лишь тупой формой, в которой экономистам грезится, что
капитализм постоянно угрожает подавиться своими собственными успехами.
Кризисные
производственные отношения
Из-за постоянного
повышения производственных сил общественного труда становится всё более
абсурдным измерять реальное богатство при помощи застывшего абстрактного
рабочего времени, денег. Традиционная «марксистская» кризисная теория видит в
этом кризис капитала лишь потому, что стремление постоянного переворота в
способе производства развивается из конкуренции капиталистов между собой. Так
она идет по пути наименьшего сопротивления, что критиковал еще Маркс:
«Объяснить появление машины из конкуренции и обусловленного ею закона
сокращения затрат на производство — легко. Речь же тут идёт о том, объяснить её
из отношения капитала к живому труду, без рассмотрения другого капитала».
Исходной точкой
заключающейся в капитале динамики является антагонистическое, ежедневно
оспариваемое отношение между мёртвым и живым трудом. В качестве вещественной
формы власти, а также для постоянного удешевления затрат на самовоспроизводство
капитал должен утверждаться как власть мёртвого труда в постоянном процессе
экспроприации. Эта марксова программа как раз не означает, что нужно
противопоставлять борьбу и капитал как два отдельных субъекта, как это
происходит в позднем и пост-операизме. (3)
Капитал сам — процесс
антагонистического, пронизанного конфликтами и борьбой производственного
отношения. Как закаменевшее обращение всё более глобализирующегося всеобщего
труда он является, с одной стороны, постоянно нарастающей властью над
отдельными эксплуатируемыми. С другой стороны, в его производственных
структурах и глобальных производственных цепочках заключается нарастающая
власть действующих коллективно производителей. Как развивается это отношение
между фетишистскими формами и коллективными процессами, производящими
естественным образом эти формы, нужно исследовать исторически.
В то время как многие
попытки «марксисткой» кризисной теории застревали в модельно-теоретических
размышлениях над органическим образованием капитала (Гроссман, Маттик) или над
непропорциональностями (Люксембург), которые сами по себе вполне могли осветить
важные моменты кризиса, исследования теории мировой системы (Валлерстайн,
Арриги, Минки Ли и т.д.) дают преимущество, возможность вести марксову
программу исторически-материалистической критики капиталистического отношения
как глобализующейся тотальности дальше. Капитал представляется экономической
категорией, но как общественное отношение он охватывает все разделённые в
буржуазном сознании уровни политики, государства, экономики, производства,
повседневной жизни и культуры.
Эти границы сами
являются выражением и формой обращения (Verkehrung). В своём историческом
развитии капитал, инвестиция и аккумуляция денег в банально-экономическом
смысле всегда связан с государственными и институциональными структурами. Они
важны на том уровне, на котором капитал развивается с самого начала — как
мировой рынок, в равной степени являющийся как предпосылкой, так и продуктом
капитала.
Каждая новая
экспансионная фаза капитала нуждалась в стабильной системе государств, которая
могла установить и защищать мировой рынок. Это удавалось всегда лишь на
определённый отрезок времени от сотни до двух сотен лет, который заканчивался
кризисами, войнами и крушениями государств. В экспансионные фазы для стабилизации
нужны были силы, способные осуществлять мировую гегемонию; их нужно
представлять себе не как отдельные национальные государства, но как
военно-финансово-промышленные комплексы и сети: Габсбургская империя в Испании
с 15-го до конца 17-го века, Объединённые Провинции (Голландия) с конца 16-го и
до конца 18-го века, Британская империя с середины 18-го до начала 20-го века —
и, в конце концов, мировая роль США, начавшая проявляться с конца 19-го века,
утвердившаяся после Второй мировой войны как стабильный порядок Холодной войны
и длящаяся по сей день.
Мировая система как
критика экономии
Чтобы начать новый цикл
капиталистической экспансии и накопления и позволить сформироваться гегемонии,
каждый новый властный комплекс должен был преодолеть проявившиеся в предыдущем
цикле противоречия и границы капиталистического развития. Ему нужно было
расширить географические рамки капиталистической системы. Ему нужно было
развить новый способ производства, который делал бы возможным как повышение
производительности, так и новое обращение с природными ресурсами. Т.к. в каждом
цикле расширение производства натыкалось на более или менее созданные самой
капиталистической динамикой экологические проблемы. (4)
Новый способ
производства создавал, в свою очередь, основание для военного преимущества
новой гегемонии. При таких предпосылках каждый раз могли быть созданы всё более
глобальные финансовая система и форма мировых денег, позволявшие расширить
мировую торговлю и интернациональное разделение труда. Одновременно каждой
новой гегемонии приходилось соглашаться с социальными требованиями и
общественным давлением снизу и организовывать общественные пакты.
Если мы более точно
проанализируем течение этих длинных циклов, начиная с 16-го столетия, мы
натолкнёмся на удивительные параллели с нашей сегодняшней ситуацией. Каждый раз
первым приходит кризис переинвестирования в производстве и торговле, который
вызывал усиленное бегство капитала в финансовый сектор. Эта фаза и является,
собственно, временем расцвета каждой новой гегемонии. Из-за центральной позиции
«мировой державы» в системе государств и ее роли эмиссионера и управляющего
мировой валюты оно более остальных выигрывала от «финансиализации» экономики и
могла укреплять свои преимущества, несмотря на уже становящиеся видимыми
границы накопления. Именно эту схему мы видим при возникновении мирового
экономического кризиса в 1970-е годы, когда США инициировали переход к
«финансовой экономике», а с ослаблением и распадом Советского Союза пришло
время кажущегося триумфа капитализма в качестве «конца истории» в 1989-м году.
Люди делают историю и
без государства
Эти системные циклы
накопления, на которые указывает Арриги, не просто являются повторениями одной
и той же схемы, но и ступенями экспансивного развития. Для того чтобы не
рассматривать сегодняшнюю ситуацию просто как аналогию ранних кризисов и глубже
понять ее, нужно обратить внимание на смещения в прошлых циклах. Особенно
выделяются два:
Во-первых, циклы
становятся короче — историки говорят об «ускорении социальной истории». Это
вызвано тем, что мир стал «теснее» (если мерить его не в абстрактных
километрах, а во времени поездок и скорости коммуникации). К тому же, т.к.
население мира в капиталистическую эпоху небывало увеличилось и большей частью
живёт в городах, физические расстояния между людьми также сократились.
Во-вторых, влияние
зависимых классов на течение накопления капитала и его кризисы возросло. С
каждым переходом к новому, более продуктивному способу производства разделение
труда увеличивалось, а применение техники, т.е. отношение мёртвого труда к
живому, увеличивалось. Тем самым относительно отдельных людей возросла власть
капитала, власть мёртвого труда; одновременно возросло и бессилие индивида. В
классовом отношении, однако, власть сместилась в пользу производителя, т.к.
капитал в своем стремлении к обогащению стал более зависим от бесперебойного
функционирования производственной машины и рабочих. Разрушительный потенциал и
власть рабочих на производстве возросли из-за их роли в сложной общей конструкции,
на которой покоится капитал: в транспорте, в коммуникации, в общественных
услугах.
В переходных фазах это
выражалось в том, что беспорядки, восстания, борьба зависимых накладывали
отпечаток на новый мировой порядок. Чтобы стать гегемоном мира, США вынуждены
были отказаться от форм репрессий против рабочей борьбы и колониального
угнетения, которые были распространены в 19-м столетии в Британской империи.
Лишь обещание государственной антикризисной политики, признание профсоюзов и
введение социального государства на Севере, а также программа деколониализации
и догоняющей индустриализации для глобального Юга создали общественный базис
для нового бума накопления капитала.
И ещё быстрее, чем в
прошлые циклы, динамика аккумуляции в 20-м веке разбилась о то, что эти
обещания не могли быть исполнены, что социальные пакты были поставлены под
вопрос снизу. Историческая особенность кризиса 70-х годов состоит в том, что в
60-е годы кризису предшествовала борьба и обострила его, тогда как раньше она
разгоралась как реакция на последствия кризиса. Дополнительно к механизму
падения уровня прибыли взрывоподобные требования зарплат и структурно
обострившееся давление цен на социальное обеспечение лежали грузом на условиях
обращения капитала и ускорили переход к финансиализации. (5)
Кто правит семью
миллиардами и спасёт мир?
Глобальное восстание
1968-го года, как мы его называем сегодня, было одновременно историческим
отходом социальной борьбы от её исходного пункта — от государства. Со времён
революции 1848-го тайное соглашение между тремя крупнейшими политическими
течениями — консерваторами, либералами и социалистами — заключалось в том, что
государство в его современной форме национального государства является
субъектом и организатором общественных изменений. Поэтому и
общественно-критические силы ориентировались на то, чтобы войти в правительство
или перенять власть в государстве.
Понимание, что форма
государства как отчуждённая, удвоенная и властвующая над людьми общественная
сущность является лишь оборотной стороной капиталистического обобществления,
было утрачено рабочим движением. 1968-й год стал разрывом с этим этатизмом,
т.к. он был разрывом и со «старыми» левыми. Этот поворот ярче всего выразился в
трёх требованиях, которые спонтанно возникли в среде социальных движений, но
были отвергнуты старыми оппозиционными силами как «инфантильные», как приступы
«детской болезни» и подчинены общественным проектам этих сил:
a) немедленное равенство, по всему миру;
b) право быть абсолютно другим, отрицание
всяческого нормирования;
c) притязание на собственную, повседневную
жизнь, на самоуправление вместо представительства какими-либо организациями.
(6)
Несмотря на 40 лет,
лежащие между этим прорывом и сегодняшним днём, этот новый импульс не был
утрачен социальными движениями. Повсюду, где в мире сегодня вспыхивает
социальная борьба, мы снова находим этот разрыв: государство потеряло свою роль
как носитель утопии. Поэтому трудно видеть позитив в оживлении левых
социал-демократических партий, чьи малозначительные успехи мало говорят о
потенциале социальных движений. И раздающийся из буржуазной общественности
панический вопль к государству пред лицом чудовищного финансового кризиса
фактически усугубляет его дальнейшую де-легитимацию, т.к. оно неизбежно
провалит поставленные перед ним задачи.
Что означают эти
исторические тенденции – структурно большая власть зависимых классов и отказ от
государства – для глобального кризиса, который только начался? Если тенденции
исторического развития показаны нами верно, то в ближайшие годы, а может, и
месяцы, мы переживём крах мировой валюты, драматическое повышение безработицы и
нищеты, растущую конкуренцию и соперничество в системе государств и крушение
ряда из них. С этим связана и опасность, что власть имущие будут искать прибежища
в войнах как в последнем отвлекающем манёвре, и что даже мелкие конфликты,
вольно или невольно, разгорятся до огромных пожаров. И если эта фаза глобальной
нестабильности, как в прошлом, затянется на 20 или 30 лет, нас ждет полная
экологическая катастрофа (вне зависимости от того, дополнит ли картину
радиоактивное заражение в результате применения ядерного оружия или нет).
Китай — не решение для
мировой системы
Есть важное отличие от
всех ранних переходных периодов капиталистической мировой системы: тогда уже во
время фаз упадка старых сил гегемонии появлялись новые, в чьём развитии
просматривались решения проблем накопления капитала. Сегодня такой властный
комплекс не виден. Даже Китай, который стремительно развивался в последние 30
лет, не несет в себе решения для мировой системы. (7)
Капитализм стоит перед
лицом гигантского перенакопления; и система должна ещё раз значительно
расшириться. При этом она сталкивается уже с семью миллиардами человек (8),
большинство из которых живёт в городах и может сегодня совсем иначе бороться с
голодом. С семью миллиардами, которые понимают мир лучше, чем их родители,
уровень грамотности которых за последние 30 лет поднялся почти повсюду в мире
(9), и которые из-за кризиса начинают ещё более активно мигрировать.
Глобальное обращение
капитала зависит от полумиллиарда промышленных рабочих и – в целом – от трёх
миллиардов трудящихся. В ходе «переездов» капитал пытался повысить свои прибыли
за счёт низкой оплаты труда, но из-за распространения промышленности по всему миру
фазы сократились; работники все настойчивее требуют уравнивания зарплат, как мы
можем видеть в Китае, Румынии и других местах.
Борьба имманентна
капитализму. Вся история капитализма — это история классовой борьбы. Однако на
протяжении последних 500 лет это не предотвратило его дальнейшего развития. Но
классовая борьба оказала влияние на развитие капиталистической системы, и это
влияние росло на протяжении столетий. Но большинство боёв оказались
изолированными, т.к. они происходили одновременно и в разных частях света и
поэтому могли быть по отдельности переработаны и интегрированы. Нынешний
глобальный кризис приведёт к тому, что мы переживём одновременность борьбы по
всему миру, как это было в последний раз в 1917-1918-х годах. Тогда
историческим событием, приведшим к одновременности, стала Первая мировая война.
Когда США в 2003-м
объявили, что нападут на Ирак, мы увидели 15-го февраля 2003-го года первую
всемирную демонстрацию в истории, когда в примерно 800 городах по всей планете
миллионы людей вышли на улицы, чтобы высказаться против войны. Мы не смогли
предотвратить войну, но, возможно, это было указанием на то, что из этого могло
бы развиться глобальное социальное движение. Однако будущее развитие будет во
многом детерминировано тем обстоятельством, что социальные конфликты на этот
раз возникнут не в конце войны, как в 1917-м, а перед ее началом.
Перевод с немецкого - Ndejra
http://www.akweb.de/ak_s/ak536/20.htm
Примечания:
1) Mike Davis: «Kann Obama den Grand Canyon sehen?» In:
lunapark21, Nr. 4
2) Это историческое и
системное местообнаружение базируется на развитой Джованни Арриги теории
четырёх больших системных циклов исторического капитализма. Ср. Arrighi: «The
Long Twentieth Century», New York 1994. Характер и значение переходных фаз
между циклами и системами мировой гегемонии более подробно исследовались при
институте Фердинанда Брауделя: Giovanni Arrighi/Beverly J. Silver: «Chaos and
Governance in the Modern World System». Minneapolis 1999. Переход от
британского к американскому циклу рассматривает Беверли Силвер в 4-й главе её
всемирной истории рабочих восстаний: «Forces of Labor. Arbeiterbewegungen und
Globalisierung seit 1870». Berlin 2005.
3) К критике этого
внешнего противопоставления см. Werner
Bonefeld: «Das Kapital als Subjekt und die Existenz der Arbeit», in:
Wildcat-Zirkular Nr. 36/37.
4) Например, дефицит
древесины во второй половине 18-го века и границы зависящего от угля
британского индустриализма.
5) Тезис Валлерстайна в
«Утопистике»: капитализм из-за возросшей силы рабочих классов и ускорившегося
уравнивания зарплат на международном уровне сталкивается с «глобальной
тенденцией роста затрат на оплату труда» - подтверждается эмпирическими
исследованиями о развитии уровня прибылей в «долгом 20-м столетии»: Minqi Li,
Feng Xiao, Andong Zhu: «Long Waves, Institutional Changes and Historical
Trendes: A Study of the Long-term Movement of the Profit Rate in the Capitalist
World-Economy». In: Journal
of World-Systems Research, 1/2007 unter http://jwsr.ucr.edu/archive/vol13/Li_etal-vol13n1.pdf.
6) Таковы
тезисы Арриги, Валлерстайна и Хопкинса: «1989 - die Fortsetzung von 1968», in Etienne
François u.a. (Hg.): 1968 - ein europäisches Jahr. Leipzig
1997.
7) В некоторых текстах
Арриги озвучивается, что вокруг Китая могла бы возникнуть новая гегемония
мировой системы — при этом он сознательно оставляет открытым вопрос, будет ли
она ещё носить капиталистический характер. В последовательном продолжении
анализа Валлерстайна и Арриги Минки Ли пытается показать, что именно
восхождение Китая и Индии и связанные с этим претензии на достаток почти трети
человечества, а также экологические проблемы помешают капиталистическому
проекту водворения нового порядка: Minqi Li: «The Rise of China and the Demise
of the Capitalist World». London 2008
8) В 1929-м году это
были 2 миллиарда, к началу Британской империи — один миллиард человек.
9) Эммануэль Тодд
называет это «культурной революцией», которая помогла ослабить глобальную силу
США.
Комментариев нет:
Отправить комментарий